Жареная рыба получилась отменно, золотистая ароматная корочка, а под ней белое мясо, вот только костей было многовато, но Генка все равно радовался: «Ведь рыба выловленная тобой всегда намного вкуснее той, что куплена в магазине», — размышлял он, уплетая вслед за первой рыбиной следующую.
Наевшись и сказав бабушке «Спасибо», причем не буднично-равнодушно, а с теплотой в голосе, Генка поднялся к себе в комнату. Он достал пневматическую винтовку, осмотрел, и затем вытащив из-под шкафа инструменты начал разбирать ее и чистить. Особо этого делать не требовалось, винтовка и так была в порядке. Но Генке хотелось, о ком-то заботиться, хотя бы о винтовке.
Протирая темную металлическую поверхность и капая масло в нехитрый поршневой механизм Генка представлял, что винтовка — живое существо и она наверно скоро станет его вещью, а еще он размышлял, что если она живая как и другие вещи, то о чем она думает, и ощущает ли пустоту или просто равнодушно наблюдает за всем происходящем вокруг. Генка все же не чувствовал винтовку до конца своей вещью, такой, как объяснил ему Пашка, в ней не ощущалось той теплоты и удобства, которое почувствовал Генка, взяв в руки Пашкин перочинный ножик. «Ничего, — сказал про себя Генка обращаясь к черному холодному стволу, и в душе улыбнувшись, — скоро это появиться и в тебе». Он понимал, что не сможет ходить в городе со своей «пневматичкой», как он ее называл. «Но разве это так важно? Главное чувствовать вещи». О вещах людей Генка тоже знал достаточно, но как-то не успел рассказать об этом Пашке.
Еще давно, в деревне Генка пару раз забирался на бабушкин чердак и разбирал, рассматривая старые вещи. Они были очень разные. Сонные, и как будто просившие не нарушать их покой, говорившие: «Мы отслужили свой век, и хотим только покоя и спокойствия, до того часа пока нас не выбросят совсем или мы не развалимся сами». Или наоборот, те которые хотелось еще использовать, которые говорили: «Возьми меня, я еще могу пригодиться и послужить, а то здесь среди чердачной пыли такая скука»; были и обиженные вещи, которые воспринимали ссылку на чердак не как отдых, а как незаслуженное наказание. Они уже не хотели служить людям, эти говорили: «Мы могли бы еще поработать, но люди забросили нас сюда и забыли, а когда-то мы их выручали и они нас любили». Заснувшие вещи Генка не трогал, считая, что их право на покой он не может нарушать. Генка взял только серп и старую керосиновую лампу. Серп выглядел совсем новым, но видимо не нашел применения в хозяйстве и был заброшен на чердак, а ему хотелось работать, жать колосья, чувствовать руки крестьян, которых он никогда не знал. Генка оттер его от ржавчины, успевшей появиться местами на лезвии, смазал растительным маслом, первым которое подвернулось под руку и вышел в огород рубить лопухи. Он представлял себя не жнецом, а лихим кавалеристом, рубившим врагов направо и налево. Серп не знал этого, но Генка тогда чувствовал, что и он рад, что есть работа и можно срубить этот ненужный сорняк. Покончив с лопухами и наигравшись Генка отнес серп назад на чердак. Тот нисколько не обиделся, а был очень даже благодарен Генке, и словно просил не забывать его и как-нибудь еще пойти повоевать с лопухами или с другой высокой травой.