«Ах, Федя, Федя,— думаем,— длинной тебе жизнь покажется. Кому, кому, а тебе они все свое ремесло-искусство покажут».
Дедко Мокеич не в себе ходит. Еды лишился, сна. Остальным тоже в глаза друг дружке неловко посмотреть.
Один Матвейка зудит:
— Лекарь, он научит!.. Парня, наоборот, надо было пострамней да позамурзашистей выпускать, а он: «кокет», «узюм»! Это тебя вот обрядить, сверчка старого, надо было! На твои «вензеля» ни один калмыковец не обза- рился бы.
Мокеич молчанкой все отходил. Виноват, мол... А один раз не стерпел:
— А что ты думал? И пойду. У меня и по мещанству, и по купечеству знакомо... Кому пиявиц подпускал, кому пупок правил... благодетелем звали, за сорок верст на рысаках приезжали. Найду, небось, следочки-то! И про Федю разузнаю!..
С тем и пристал к командиру: «Отпусти, мол, в город».
Тот и сам соображал насчет Феди. Да и старикашку что бы ни стоило выручать надо. Вся наша связь у него в голове была. Ну а теперь порушилась, выходит. Поговорил командир об этом с Мокеичем — пошел дедко.
Дня через четыре является.
— Не горюй,— говорит,— ребята! Федя наш жив, здоров и немученый пока.
Интересуемся, как дознался.
— Купца первой гильдии Луку Естафьевича Громова пользовать пришлось. Через него и верный слух имею.
— Ну, дак рассказывай! Не тяни душу...
— Заболел капитан разведки... Английскую хворь подхватил... По-мудреному как-то называется... Не то «блин», не то «павлин», одним словом, тоска зеленая. Свет не мил делается! А все через табакерку! Она его подгуляла.
— Как так?
— А так! Вызвал он, стало быть, Федю на допрос, в руках табакерку вертит: «Это что за припас? — спрашивает.— С какой целью таскаешь?»
А Федя ему на всю чистоту:
«Это,— говорит,— порох со всему миру известного крейсера «Авроры». А цель его тоже известная: врагов революции под корень испепелять!»
— Дак ты, значит, и меня бы испепелил?
— Как щенка подковать!..
Знает парень, что пощады ему не ждать, ну и отпускает без утайки.
— А знаешь ли ты, воробушек, в каком месте чирикаешь?! Да я тебя, зародыша, по жилочке размотаю! Ребра в обратную сторону заверну!
— Ну, дак что?—Федя говорит.— Верх-то все равно наш будет. Из моих жил тебе же петлю и сплетут!
Тут капитан и задумался. Молчит да порох нюхает. Ну и нанюхался до тоски.
— Уведите,— говорит,— его. Я что-то не восвояси. Потом при добром здоровье я ему вспомню.
И слег. Лука Естафьевич Громов в первых дружках у него ходил. Прослышал он про такую оказию, дюжины две всяких шампанских прихватил и к нему:
— Что же это вы, отцы, охранители-спасители наши, занедужить изволили? А-я-яиньки! Да такое ли теперь время, чтобы хворатиньки лежать?! Испейте-ка вот... Я тут шесть сортов смесил, седьмая — ханжа. Часом дыбки встанете! «Кровь гвардейску размусорит, суку-скуку разобьет!» — так ведь певать изволили? Дербурезните, ангел мой. Берите меня за пример: мы ее вон как! У-ухх!.. до суха донушка! С поцелуйчиком!