маневром. Для того, чтобы искупить вину за свое поведение в первый день в школе
Святого Игнатия, Кингсли разыгрывал из себя святого в глазах окружающих его
людей. Но он существовал исключительно для Стернса, исключительно для греха.
Однако Стернс не поддерживал его игру.
- Аристотель, - произнес нараспев отец Роберт, скрипя сломанным куском мела
по доске, - имел довольно необычную идею о мысли, о разуме. Он думал, что
местонахождением разума было сердце. Мозг был не более чем охлаждающим
пунктом воздухообмена - вентиляцией. Интересно, что древние египтяне тоже думали,
что мозг был бессмысленным органом, в то время как само сердце было вместилищем
для души и разума. Современная наука говорит нам, что это не так. Но что Иисус
говорит нам об этом?
В глубине сознания Кингсли знал ответ на этот вопрос. Будучи ребенком, он
редко, когда ходил в церковь. Но иногда мать брала его с собой. В соседней
Католической церкви проходило богослужение на английском языке для
американских эмигрантов как она. Она ходила туда, не столько для того, чтобы
поклоняться Богу, сколько отвести душу, целый час слушая свой родной язык.
Кингсли наслаждался теми моментами наедине с матерью. Его сестра, Мари-Лаура,
никогда не выбиралась из постели раньше полудня в выходные. Его отец, ревностный
протестант, зарекся и ногой не ступать в католическую церковь. Поэтому она была
полностью в его расположении. Ничто не делало его счастливее, чем то, что мама
была всецело посвящена ему. Хотя иногда он обращал внимание на священника и
проповеди. И какая-то часть одной из этих проповедей осталась в его памяти даже
столько лет спустя. Что-то про разум…
44
Принц. Тиффани Райз.
Класс сохранял молчание. Кингсли взял в руки Библию и начал листать ее.
Возможно, если бы Бог был на его стороне, то он нашел бы страницу или нужный
стих. Стернс тоже был в этом классе богословия, сидя в другой стороне, у окна, в
самом холодном месте в классе. Несмотря на то, что он приходил первым, он мог бы
сесть возле камина, но он никогда этого не делал.
- Ни одного ответа? – отец Роберт развернулся лицом к классу. – Кто-нибудь?
Кингсли увидел, как отец Роберт взглянул на Стернса, который, казалось,
подавил вздох.
- От Матвея двадцать два, стихи двадцать семь - двадцать восемь, - сказал
Стернс, когда стало ясно, что никто больше не будет говорить.