– Я люблю море…
Или это она уже говорила?
– Странные названия…
– Да, – донеслось до нее издали. – Как части дерева. Эти крепости были подобны застежкам на доспехе Арданы.
– Стебли… – прошептала она.
– Стебли, – повторил Брайдем. – Впереди четвертый предел. Он на втором мосту.
– О чем он? – спросила Гаота.
– О воздухе, – ответил Брайдем. – Первый был об огне. Второй – о воде. Третий – о земле. Последний – о воздухе. Но я не уверен… с ним никогда не было проблем. Его проходят все.
– Я – не все… – прошептала Гаота и зачем-то нащупала, стиснула рукоять меча.
– Я уж вижу, – ответил Брайдем, и тут все кончилось.
Она еще успела разглядеть стальные ограждения моста, выполненные в виде ажурных, сплетенных из железных полос крыльев, ступила на такое же плетение полотна и погрузилась во тьму. Ветер ударил в лицо, но не содрал оставшиеся на нем лохмотья кожи, а успокоил боль. Поддержал Гаоту, не дал упасть. Поднял, расправил сломанные крылья, исцелил их, наполнил силой, вознес в тишину и ясность, пусть даже она состояла из непроглядной черноты. Оказалось, что умирать не больно. Оказалось, что смерть состоит из свежести. Одно было плохо: не удавалось вдохнуть эту свежесть, но разве нужно дышать мертвому? Мертвому ничего не нужно. Только покой. Один только покой. Ничего, кроме покоя. Темнота и покой. И все. И тишина. И чтобы ни звука вокруг. Ни единого. Даже такого знакомого, но еле слышного, который повторяет ее имя. Гаота. Гаота. Гаота…
– Мама? Где ты, мама?
Потом она узнала, что пришла в себя только через пару недель. Но тогда – словно проснулась. Проснулась, но не ожила. Открыла глаза, удивилась боли, которая терзала ее тело, разглядела в полумраке тесной комнаты лицо пожилой женщины.
– Вот и славно, – улыбнулась та. – Меня зовут Хила. Вообще-то я стряпуха, готовлю еду для оравы сорванцов с их же помощью, но кроме этого еще и лекарствую понемногу. Задала ты мне работенку. Но не волнуйся, болячки сойдут, и даже шрамов не останется. Косточки целы, потроха на месте; что из суставов выпало – вправили на место. Что грозило вылезти наружу – запихнули обратно. Но лечиться тебе еще придется долго. Месяц, не меньше.
Гаота встала через день. Опустила босые ноги на холодный пол, протянула дрожащую руку, взяла плошку со свечой, поднесла к себе. С минуту рассматривала собственное обнаженное, покрытое синюшними разводами тело, с которого слезали следы то ли ожога, то ли обморожения. Затем встала и, пошатываясь, подошла к окну. В лоскутах витража, расплываясь от капель воды, стояло серое небо. Где-то внизу в месиве дождя виднелась лента дороги. Два моста. Камень между ними. Она дошла?