– Рябинка моя, я тебя уже с первого сентября люблю.
Снежные брызги на губах и щеках, ветер с трех сторон, а с четвертой мой Лёва, закрывающий меня от метели.
Любимый.
Поцелуй посреди ветра в сугробе. Я оторвалась от его губ, чтоб сказать:
– Лёва, а я со второго! Со второго сентября!
– А как же Захар?
– Захар? Кто такой Захар? Я не помню такого!
Поцелуй.
– И меня забудешь, если встретишь еще кого-то.
Поцелуй.
– Я больше такого, как ты, никогда не встречу.
Поцелуй.
– А если встретишь? Еще получше?
Поцелуй.
– Не встречу. Ты красивый, и умный, и добрый. Никогда не встречу, никогда.
– А я такую, как ты, не встречу, такую красивую, умную, добрую, с ямочками на щеках.
Поцелуй.
– Я не добрая, я такое устроила в театре, ты так страдал.
Поцелуй.
– Ты хотела как лучше.
Поцелуй.
– Я хотела вам обоим добра.
Поцелуй.
– Да-да, ты хотела добра, я понял, но слишком поздно понял. Веточка, Веточка, Веточка…
И снова я уткнулась ему в лоб своим лбом, так мы и сидели, как два дурака, в сугробе посреди новогоднего ветра. Под веселую музыку Нового года, доносящуюся из окон ресторана. Под яростный вой метели.
И я плакала. Слезы счастья посреди ветра.
Я не помню, как мы добрались домой. По-моему, это был какой-то ненормальный поход, потому что мы теперь шли по ветру, и он нас гнал, гнал в спину, шипел, свистел, плевался снегом. Нам приходилось подчиняться, приходилось бежать, иногда очень быстро, иногда не туда, куда нужно, потому что ветер не соблюдал повороты и переходы, а просто гнал нас вперед и вперед по прямой! Мы бежали, взявшись за руки, ветер хотел нас разъединить, но ничего у него не вышло, мы крепко-накрепко держались друг за друга. Тогда поток воздуха прижал нас к стене какого-то магазина, мы не выдержали его натиска и, прижатые друг к другу и одновременно к стене здания, вынуждены были снова целоваться, а потом Лёва обхватил меня всю и не отпускал. Он стоял, растопырив руки в стороны, и загораживал меня не только от ветра, но и, казалось, от всех земных неприятностей.
Мы замерзли как сосульки, и нам обоим нужно было незамедлительно согреться, если мы хотели остаться в живых. Мы набрали в ванну горячей воды и грелись, хохоча и время от времени целуясь. Мы прямо в одежде забрались в эту ванну, и уже не могли оторваться друг от друга. Лежали валетом и смеялись, и разговаривали, поднимались до пояса, чтобы поцеловаться. Потом мы со смехом выжимали наши вещи, стоя прямо в ванне, чтобы не устроить всемирный потоп. У меня было во что переодеться, а Лёвка нашел какие-то свои старые штаны в клеточку и растянутую майку. Ох, как же мы смеялись, когда он во все это облачился! Я вышла на середину комнаты и объявила: