Нащупав ногами маленький выступ, Северга почувствовала себя увереннее: вечно держаться на одной левой руке даже при всей её силе и выносливости она не смогла бы. Леденящий миг падения отодвинулся, и грудь задышала свободнее, хотя крючковатые когти страшной боли драли её правую руку. Игла сломалась, и кончик засел внутри. Он жёг побледневшую плоть так, словно палач-изувер загонял Северге под кожу раскалённые спицы. Сквозь оскаленные от страдания и напряжения зубы прорвался рык... Чёрной крылатой тварью устремилось в небо проклятие, чтобы догнать и пасть на голову Жданы.
– Дым! – хрипло крикнула Северга.
Ни топота копыт, ни ржания.
Видимо, засевший в руке обломок белогорской иглы был виной тому, что Северге не удавалось воспользоваться помощью хмари. Женщина-оборотень давно бы выбралась, придав ей вид ступенек, но белогорская волшба, струясь по её жилам, сказывалась на её способностях плачевным образом: то, что раньше казалось простым и естественным, как дыхание, стало вдруг недоступным. И, что хуже всего, этот белогорский яд лишал её сил, которые словно вытекали из неё, как из дырявой бочки, а это означало, что висеть ей осталось недолго. Острые камни внизу злорадно ожидали этого мига, готовясь сокрушить кости Северги, а холодная вода раскрывала свои усыпляющие смертельным сном объятия. Кто знает – быть может, из-за проклятого обломка у неё и раны больше не смогут заживать так же быстро, как раньше? Если бы не он, падение с высоты не стало бы для неё большой бедой, а теперь... Теперь ей оставалось только считать вдохи, ловить каждый миг бытия и молить свою левую руку подержаться ещё чуть-чуть. На поясе у Северги висела свёрнутая верёвка. Будь Дым здесь, она набросила бы петлю на могучую шею коня, и верный друг вытянул бы её. Увы, даже эта предусмотрительность и запасливость оказалась бесполезной. Ни коня, ни возможности шевельнуть свободной рукой...
Какое-то движение наверху заставило её прищуриться и всмотреться. Студёный ветер выдувал из её глаз слёзы, и сквозь их пелену Северга разглядела всклокоченную соломенно-русую мальчишескую голову, склонившуюся над краем обрыва. Чумазое веснушчатое личико, большие и странно спокойные, как у незрячего, глаза... Северга узнала паренька из деревни, которую она сожгла – сына знахарки, пострадавшей от копыт Дыма. Имя вертелось в голове юрким зайчишкой и ускользало.
– Что, пришёл поглядеть, как я упаду? – От жгучей, злобной горечи у Северги даже пересохли губы. – Ну, радуйся...
С обрыва донёсся голос мальчика:
– Я могу на время взять себе твою боль. Тогда ты сможешь бросить сюда свою верёвку и выбраться по ней.