Рухнув в колышущееся разноцветье солнечного луга, Твердяна слушала себя. Раскинутые в стороны руки запутались пальцами в душистых травах, а облака щекотали своими тенями лицо. Тоска порвалась и соскользнула с души, как тенёта, и где-то в глубине рождалась лёгкая и сладкая, не обременяющая сердце влюблённость в прекрасную Нярину. Нет, она не позволит покрыть поцелуями свои игрушечно-хрупкие пальчики, прохладный шёлк покрывала укроет её скуластые щёчки от жадных губ, но это, наверно, и к лучшему. Пусть она останется окутанной дымкой недосягаемости, пусть попирает ножками вершину своей огромной могилы, вот уже тысячи лет осенённой крыльями древней, как сама земля, сказки...
Нет, Вукмира не ушла за поволоку забвения, но на душу Твердяны опустился покой и осознание: так надо. Так дóлжно. И это была лишь малая часть чего-то огромного, как небо, и столь же светлого.
Потекли дни, полные стального гула и грохота. Выполняя в кузне самые скучные и непочётные работы, Твердяна постепенно постигала всю мудрость расчёта родительницы, поставившей её в такое положение. Как ещё, если не с самых азов, она могла начать осваивать тонкости кузнечного дела? С чего, если не с подметания железной крошки на полу кузни? Впитать это всё, прокоптиться сажей, закалиться жаром, слушать и смотреть – и уж потом только брать в руки молот.
Осень принесла с собой добрую весть: Твердяна узнала, что у неё будет сестричка. Живот матушки Благини округлился, походка стала неспешно-утиной, вразвалочку, а глаза лучились тёплым золотом – точь-в-точь как тихорощенский мёд. Медок этот, кстати, она кушала по ложечке в день и говорила, что он наполняет её небывалой силой – хоть горы сворачивай. И, похоже, это не было преувеличением: по хозяйству матушка успевала всё и даже больше, никогда не жаловалась на усталость, хотя хлопоты её заканчивались ближе к полуночи, а вставала она ещё затемно.
Весна ворвалась в души и сердца снегопадами из яблоневых лепестков. Однажды Твердяна с родительницей Роговладой пришли домой к обеду, как обычно; как обычно же, матушка подала им умыться, услужливая и ласковая, как и прежде, вот только отчего-то временами морщилась.
– Что ты, моя козочка? – обеспокоилась Роговлада. – Болит что-то у тебя?
– Да нет, всё хорошо, – беспечно отмахнулась матушка Благиня, с улыбкой расправив сведённые брови.
А вечером, вернувшись с работы, они застали в доме повитуху Рябину, дородную тётку с грудным голосом и густыми чёрными бровями. Она сидела за столом, шумно прихлёбывая квас из кружки и заедая его калачом.