— Тогда у него брови были на одной высоте, — суховато сказала Марианна. — И глаза совсем другие.
— Почему ты от него ушла? Разлюбила?
— Я не ушла и не разлюбила. Ушел он, разлюбил он. А я просто споткнулась о другого человека. Нестоящий был человек. Натерпелась я от него — дай боже.
— А другие потом у тебя были?
— Бывали.
— Любила ты их?
— Нет. Впрочем, одного, пожалуй, любила. Много меня старше. Ничего не вышло: женат, дети, внуки, и у меня Паша...
— Понятно. А скажи, ты к Юре ходила, когда он был... там?
— В том-то и горе, что не ходила. Чего-то боялась. Разговора с ним боялась. Его глаз...
— Вот уж не думала, что ты трусиха. Вид у тебя смелый. Ты кто по профессии?
— Педагог. Преподаю в школе русский язык и литературу.
— Так это же счастье — быть педагогом!
— Я недопедагог. И вообще недочеловек. Баба я, и больше никто. Боюсь чужого несчастья.
— А я не боюсь. Ни сумасшедших, ни преступников, ни подлецов, ни слабых. Они даже меня как-то вдохновляют. Все от него отвернулись, а мне тут-то и интересно.
— Хороший ты человек... Женщина.
— Просто шалая. Время от времени мне надо менять свою судьбу. Вывернуть ее наизнанку, как лист Мёбиуса.
— Какой лист?
— Мёбиуса. У которого только одна сторона. Первый раз слышишь?
— Первый раз.
— Сейчас я тебе покажу. Есть у тебя бумага, ножницы, клей?
Все нашлось. Даная вырезала бумажную ленту и, вывернув ее, склеила концами:
— Вот он, лист Мёбиуса! Сколько у него сторон, как ты думаешь?
— Понятия не имею.
— Думаешь, две?
— Ну, две.
— А вот и нет! Сторона у него одна. Веди пальцем и убедишься.
Марианне было неинтересно: одна так одна. Даная огорчилась:
— До чего же вы, гуманитарщики, равнодушные! Ничем вас не проймешь.
Марианна вдруг заплакала.
— Ой, прости, — воскликнула Даная, — прости, если обидела. Ты что, ревнуешь?
— Нет, нет.
— Ты в самом деле не сердишься, что я с ним?
— В самом деле.
— Правильно делаешь, потому что я не с ним. Мне иногда кажется, что я даже не люблю его по-настоящему. Любить по-настоящему можно только человека, которому ты нужна. А я ему не нужна. Ну, что ты плачешь, Марианна? Не надо! Ну, хочешь, я с сегодняшнего дня порву с ним навсегда, хочешь?
— Мне от этого легче не будет.
Анна Кирилловна шла на работу в приподнятом настроении. Во-первых, весна! Еще не настоящая, а та, которую Пришвин называл «весной света». Ярко-голубое небо не по-ленинградски развернулось вверху, розоватый солнечный свет отблескивал в окнах. Уже хорошо.
Во-вторых, шла она из парикмахерской, где наконец-то ей удалось добиться «цвета опавших листьев». Долго пришлось втолковывать мастеру, но в конце концов он понял и осуществил. «Хорошо всё, кроме меня, — сказала она, глядя в зеркало. — К этой прическе бы другую женщину...» Но неважно: цвет получился тот самый!