Он выплюнул на пол вконец размокшую сигарету и немедленно зажег другую. Ган сморщился, но промолчал. Видно, положение Шевчука в отделе было особое.
— Ну как вам понравилось? — спросил Шевчук.
— Конечно, ползающее устройство... Кажется, такого еще не было?
— Не было. Но исполнение... Явно не перл технической мысли. Память не на жидких, а на твердых кристаллах. Надежность, как вы видели, неполная. Однако на наивные души производит впечатление. Иван Владимирович любит его демонстрировать посетителям. Приглашает нас с Дураконом к себе в кабинет, на столе коньячок, сигареты... Но все это пройденный этап, хотелось бы щегольнуть чем-то принципиально новым. У меня к вам, Юрий Иванович, особый разговор, приватный. Может быть, зайдете ко мне, в мой грот чародея?
— Могу, — не очень охотно согласился Нешатов.
Шевчук взял Дуракона под мышку и, поглаживая его, двинулся по коридору. Нешатов шел следом; хвост Дуракона вибрировал.
«Грот чародея» оказался закутком между двумя шкафами в комнате, густо засоренной книгами, микросхемами и радиодеталями. Белокурый молодой человек, сидевший среди этого развала, равнодушно поглядел на вошедших и опять углубился в книгу. Видно, душой он был уже не здесь.
Нешатов отыскал в куче деталей отвертку-индикатор, быстро починил Дуракону голову. Попробовал им покомандовать; тот, естественно, слушаться не стал.
— Привык к моему тембру, — как бы извиняясь, сказал Шевчук. — Согласитесь, тембр оригинальный.
Через полчаса Дуракон был забыт. Шевчук с Нешатовым сидели в «гроте чародея» и разговаривали. Точнее, говорил Шевчук.
— Не кажется ли вам, что наука — это способ смотреть на мир через множество узких окошек, а вовсе не панорама с широкой веранды?
— Не кажется, — угрюмо отвечал Нешатов.
— А мне кажется. И возникает вопрос: видим ли мы при этом одно и то же? Сомневаюсь, — Шевчук зажег новую сигарету и продолжал: — Вот мысль, вчера пришедшая мне в голову, еще не опубликована. Наука больше всего похожа на цирк. И там и там — презрение к любителям. И там и там — понятие высшего достижения, рекорда. И там и там — парадигмальность.
При слове «парадигмальность» Нешатов дрогнул, но смолчал.
— И там и там — клановость, — говорил Шевчук, — чувство принадлежности к среде. И там и там — гамбургский счет, точно устанавливающий, кто чего стоит. Клоун — это аналог методолога, который обязан уметь все и никого не должен заменять...
— А себя вы считаете методологом? — спросил Нешатов.
— Разумеется. Но вернемся к теме. Ученый строит математическую модель, а потом говорит: это и есть реальность. В результате она и ведет себя как реальность. Индусский ученый Сингх назвал это синдромом Пигмалиона. Вся проблема искусственного интеллекта, в сущности, сводится к синдрому Пигмалиона...