Вместе с Хмелевым спектакль ставил Ю. А. Завадский, но больше всех работал с Мордвиновым Хмелев. Небезынтересно вспомнить, что в это же время Хмелев репетировал своего знаменитого Пеклеванова, а чуть раньше выступил в роли Алексея Турбина. Под руководством Хмелева Мордвинов прошел большую школу. Хмелев требовал от Мордвинова абсолютного перевоплощения в образ — актер должен был во всем превратиться в Соболевского, буквально зажить его жизнью. Мордвинов вспоминает, как ему приходилось осваивать роль — есть, курить, вырабатывать походку Соболевского. Весь организм актера был настолько мобилизован, что даже во сне Мордвинов видел целые сцены и продолжал работать над ролью. Приверженец острого и внешне скупого рисунка роли, Хмелев того же добивался и от Мордвинова. Долго и кропотливо работал Хмелев, стремясь к обострению образа, постепенно освобождая актера от присущей ему тогда скованности, округлости, вялости движений, снимая чисто волжскую напевность речи и делая ее колючей, отрывистой, резкой. Не сразу пришли к актеру вкрадчивость в походке, сощуренный злобный взгляд, подчеркнутая враждебность во всем облике и надрывный истошный крик «повесить!», в котором Мордвинов как бы находил завершение рисунка роли.
Когда настало время первого спектакля, на сцену вышел уже не молодой, угловатый студиец, всего три года тому назад приехавший в столицу из тихого приволжского городка, а настоящий офицер «белой кости, голубой крови» — красивый, элегантный, изощренный. На нем была коричневая блуза, плотно облегавшая его гибкую фигуру, на голове — плотно надвинутая на лоб кубанка, которую он почти не снимал. А лучшим признанием успеха актера явилась острая ненависть, царившая в зрительном зале на спектаклях «Простой вещи». В Мордвинове — Соболевском поражала прежде всего сила актерского перевоплощения. Оно было во всем — от остро схваченной человеконенавистнической сущности белогвардейца до легкого кошачьего шага, полированных ногтей, мертвенной маски вместо лица, стальной бесстрастности жестких интонаций. Уже в этойсвоей первой серьезной работе Мордвинов отказался от карикатурности в изображении героя, не соблазнился внешним решением образа, хотя возможности для этого были самые благоприятные.
«Соболевский — Мордвинов, — писал критик Г. Бояджиев, — это не просто убийца — это человек, отравленный своим же собственным ядом, ему неведомы никакие радости, кроме радости убийства и мучения. Только в эти часы он преображается, в нем начинает бурлить кровь, дико сверкают глаза, он кричит, хохочет, пьянеет от собственной жестокости, его уже нельзя назвать человеком. Это отвратительный садист, какой-то легендарный вурдалак, ставший кровавым врагом революционного народа. Но это чудовище сохраняло в себе все черты живой личности: яктер не вносил в роль ничего демонического, он не выходил за пределы психологической правды…»