К. С. Станиславский писал в свое время, что ему хотелось передать революцию не столько изображением массы людей, идущих с флагами, сколько раскрытием их душевного мира, показать революцию через души людей. Этим же руководствовался и Завадский. Глубоко проникся ответственностью за постановку исполнитель центральной роли Н. Мордвинов. «Это была первая работа, — писал впоследствии актер, — поставившая во всей остроте задачу выявления и художественного воплощения того нового, что я знал о людях, отдавших свои силы победе революции…».
Основываясь на романтической коллизии, положенной автором в основу пьесы, Мордвинов стремился создать образ такого революционера, воля и чувства которого были бы выражены в пафосе революционного действия. И это ему удалось. Мордвиновский Ваграм предстал перед зрителем человеком, в котором слиты воедино железная воля и огромная нежность, трезвый ум и доброе сердце, последовательная партийность и сознательная жертвенность. При всем этом Ваграм был преисполнен величайшей скромности. В отличие от появлявшихся на сцене театров в предыдущие годы идеализированных персонажей в «кожаных тужурках», во многом схематичных, лишенных жизненных черт, Мордвинов сумел показать Ваграма одновременно большевиком, человеком, отцом. Один из ревкомовцев так характеризует Ваграма:
…Он видел много бурь,
Он, словно дуб, уходит ввысь ветвями,
Корнями он уходит прочно вглубь,
Он закален и каторгой и ссылкой,
Тюрьмою пересыльной и централом.
Ваграм пронизан едким дымом жизни,
Его не сломишь!
Сохранившиеся фотографии донесли до нас внешний облик Мордвинова — Ваграма: слегка сутулая фигура, уставшее, изможденное лицо, острый взгляд, в котором и скорбь, и ненависть, и воля.
При всех своих положительных качествах спектакль был неровным. Критика справедливо упрекала театр за несовершенство второго акта, наполненного мало что говорящими, выпадающими из общего стиля постановки интермедиями с белогвардейцами, ночными сценками из жизни оккупированного города. Зато первый и третий акты были насыщены многими впечатляющими сценами. Прежде всего следует отметить, что режиссеру и актерам удалось преодолеть статичность и многословность первого действия и в довольно трудной для постановки сцене заседания ревкома передать тревожную атмосферу событий, драматизм создавшегося положения. Мордвинов же вывел на сцену Ваграма, преисполненного тревогой за судьбу восстания, ответственности за руководимых им людей. Большое впечатление производил на зрителей третий акт. Именно в нем в предельно острой схватке сталкивались большевистская выдержка и анархическое безволие, именно здесь получила законченное выражение истинность большой партийной правды Ваграма и его верных товарищей, и одновременно развенчивалась насквозь лживая словесная псевдогероика, заключенная в речах Марии. Отлично проводил весь акт Мордвинов. В сцене с Марией он сумел сконцентрировать и выразить многие стороны характера своего героя. С затаенной болью вспоминал он о жене и сыне, когда-то провожавших его на каторгу в тайгу, и становился страшным, говоря о ненависти, зародившейся в его истерзанном сердце: