Она принесла из погреба запотевший кувшин молока, налила две кружки – себе и Свободе.
Княжна, навалившись грудью на стол и положив подбородок на сцепленные замком пальцы, подумала вслух:
– Вот отчего так получается: кто-то спину от зари до зари гнёт, бьётся, трудится не покладая рук, а всё никак из бедности не выкарабкается… А кто-то начнёт с малого, а там глядишь – и развернётся. В чём тут закавыка?
Смилина осушила кружку, слизнула с губ белые капли и с довольным урчанием прищурила синие глаза.
– Трудиться по-разному можно, козочка. С умом и без ума. С любовью – и без неё, лишь бы «отмаяться». Учиться и расти в мастерстве – и махнуть на всё рукой, «авось и так сойдёт». Жить сегодняшним днём – и думать о будущем. Иметь страсть к какому-то делу – и ничего особенно не любить. Мечтать и идти к мечте – и мечтать, сидя на печи. Ну и удача – тоже не последнее дело.
Так они беседовали, пока совсем не стемнело. Сад шелестел, роняя листву, в печи догорали малиновым жаром угольки, а масляная плошка освещала две пары соединённых рук на столе. Её свет мерцал в двух парах глаз, связанных ниточкой нежного взора.
– Тебя дома не хватятся, милая? – встав и кинув взгляд в тёмное окно, спросила Смилина. – Поздно уж.
– Мне случается допоздна кататься, дома к этому привыкли, – ответила Свобода.
А между тем Бурушка был в стойле, а сама его хозяйка где-то пропадала – как тут не сложить два и два? Её вполне могли хватиться. Разве только конюхов попросить как-нибудь прикрыть… «Авось, выкручусь», – беспечно решила про себя княжна.
– Ты не подумай, что я тебя гоню, ягодка! Просто не хочу, чтоб у тебя дома были неприятности, – молвила женщина-кошка.
– Мне к неприятностям не привыкать! – рассмеялась Свобода, повисая у неё на шее и протягивая губы для поцелуя. И шепнула томно и жарко, исступлённо: – Лада моя, единственная, родимая, душа моя… Люблю тебя, не могу тобою надышаться!
Брови Смилины растроганно дрогнули, в кошачьих глазах мерцала нежность.
– Пташка-горлинка моя, звёздочка ясная, – сорвалось с её приближающихся губ.
Они обменивались ласковыми прозвищами, изобретая всё новые и новые. Обнимались и не могли разомкнуть рук, словно утратили способность существовать вне этих объятий. Целовались и не могли насытиться поцелуями.
– Я хочу остаться у тебя, – прошептала девушка в сладком бреду этого затянувшегося прощания. – Быть твоей. Возьми меня, лада…
Мягкий смешок тепло мурлыкнул ей в ухо.
– А не торопишься ли ты, лучик мой светлый? Может, подождём хотя бы до помолвки?
Нежное упоение, ворковавшее в груди у Свободы, съёжилось в комочек, словно прихваченное мертвящим дыханием мороза. Она закрыла ладонями вспыхнувшие щёки, ощутив себя распутницей под укоризненным взором этих чистых очей…