– Ну, ну… – Руки Смилины крепко обняли её. – Не обижайся. Ты желанна мне, горлинка. Ты сама порой не осознаёшь, какой огонь во мне распаляешь. Но ежели мы сейчас бездумно предадимся страсти, может нечаянно получиться… дитя. А ты ещё в круг Лалады не введена.
– Что за круг Лалады? – сгорая от мучительной стыдливости, подняла глаза Свобода. Никакой укоризны в очах Смилины не было, только искорка ласковой усмешки, за обманчивой лёгкостью которой пряталось настоящее, глубинное пламя.
– Обряд такой, – пояснила женщина-кошка, успокоительно чмокая девушку в носик. – Чтобы ты наполнилась светом Лалады. Только тогда наши детушки родятся с полной Лаладиной силой, а не с четвертушкой или осьмушкой.
– Ладно, – обуздывая себя и стряхивая жгучие объятия смущения, улыбнулась Свобода. – Ты в этих делах мудрее меня; пусть будет так.
Пристыжённо съёжившись, она опустила глаза долу. Смилина прижала её к груди, чмокнула в макушку.
– Как ни сладко мне с тобою, но скачи-ка домой, козочка моя легконогая. Уж прости, что выпроваживаю. Поздно уж. И тебе баиньки пора, и мне завтра вставать ранёхонько. Положила б тебя с собою, но сама понимаешь – нельзя пока.
Подтвердив договорённость на следующий шесток, они расстались.
Опасения оправдались: дома Свободу ждал суровый отцовский допрос. Перепуганная Яблонька доложила госпоже, что князь-батюшка зело сердит и ждёт её в Малой приёмной палате. Сразу княжна к нему не пошла, а побежала сперва на конюшню.
– Братцы, – обратилась она к конюхам. – Прикройте, а? Ежели будут спрашивать, скажите, что я на каком-нибудь другом коне каталась нынче, потому Бурушка мой в стойле и стоял.
– Увы, княжна, поздно выкручиваться, – развели руками те. – Нас ужо твой батюшка допросил, всё как на духу пришлось ему сказать, а сказанного-то не воротишь. Слово – не воробей, вестимо. Уж не серчай, родимая…
«Плохо дело», – приуныла Свобода, но виду не подала. Незримый стяг «Только победа» был поднят всегда, даже при самом настоящем и безнадёжном, берущем за горло поражении.
Малая палата мерцала лампами и жаровнями, золотой узор на малиновых сводах потолка горел жарко и роскошно. Отец встретил княжну угрюмым и острым взором, не предвещавшим ничего хорошего. Глаза его блестели из-под насупленных бровей, точно два злых уголька.
– Ну и где тебя лешие носили, позволь спросить? – процедил он раздражённо. – Я уж отряд на твои поиски послал, думал – опять сбежала. Вот только куда ты без своего коня подалась?
– Батюшка, я пешком нынче пройтись захотела, – бодро взяла ответное слово Свобода. – Зашла в лес, а там клюквы видимо-невидимо. Собирать стала да и забрела далековато. Утомилась, прилегла отдохнуть под кустиком да и уснула. Проспала до самых сумерек, клянусь бородой Ветроструя! Проснулась и сразу же домой поспешила. Идти-то далеко было, а стемнело уж. Плутанула малость, насилу вышла из лесу.