— Да нет, не надо…
— Десять граммов…
— Да не надо.
— Ну, как хочешь: мне больше достанется…
Спрятал флягу, посмотрел понимающе — стало быть, обо всем уже знает. Подруга Лучшая, наверное, растрепалась. А — а–а, теперь все равно.
Чтобы не заводить разговор о нем, перехватила инициативу:
— Ну, когда вас там отправляют?
— Вроде бы завтра…
— Боишься?
— He — а. А чего их бояться? Я только одного вот никак понять не могу: там ведь говорят, что горстка каких — то бандитов, уголовников воюет… Почему тогда против них танки посылают?
У танкиста было такое выражение лица, словно он хотел о чем — то попросить, что — то сказать, но никак не мог этого сделать — боялся, наверное…
— Ну, что там у тебя?
Танкист полез в сумку, достал какой — то сверток.
— Вот что: пусть это у тебя побудет…
— А что там?
Развернул: батюшки, пистолет! Настоящий, черный, тяжелый… И маслом оружейным пахнет.
— Откуда?
Да вот, когда в Германии служил, купил по дешевке…
— А почему у себя оставить не можешь?
Да ведь если с обыском придут, все перероют и обязательно найдут.
— С обыском?
— Ну да… Времена такие, что всего бояться надо. За свою жизнь — бояться, за будущее — бояться…
— А зачем он тебе?
Улыбнулся.
— Ну, я ведь говорю: времена такие. Слухи ходят, что скоро война опять начнется. Ну, как в 1993 году, осенью, когда по Белому Дому из танков палили — помнишь?'
— Да…
— Только теперь мы в другую сторону палить будем. Развели, понимаешь бардак в стране, хозяина настоящего нет, козлы эти всем заправляют. Армию до ничтожества низвели. Все, больше у них на поводу не пойдем, хватит. Теперь — до последнего!
— А пистолет?
— Ну, может, и пострелять придется… Да бери, бери, не стрельнет, не бось…
Взяла, посмотрела, повертела в руках — тяжелый такой, страшный…
— А пользоваться им вот как надо…
Объяснил, как обойма достается, как затвор передергивается, для чего предохранитель…
— Если пострелять захочешь, в городе еще не стрнляй — рано. Иди в лес куда — нибудь, по птичкам…
— А если у меня найдут?
— Не найдут.
— Почему?
— А кто искать будет? Кто догадается? Так я ведь тебе его и не насовсем отдаю, так, пока не вернусь… Если вернусь, конечно, бери, бери… Ауфидерзейн!
* * *
Уехал танкист священный долг исполнять, отстаивать рубежи Отечества, и у Лучшей Подруги сразу же времени больше стало — теперь и звонить ей не надо, сама приходит…
Пришла, посидела, чаю попила, о здоровье болящей справилась.
Разговор — вялый, тяжелый, хочется о нем поговорить, а боязно.
— Ну, как там твой?
— Ой, я так за него боюсь! По телевизору показывают, эти чеченцы такие кровожадные! Что они с пленными нашими, с русскими парнями вытворяют: за ноги вешают, за руки, — Лучшая Подруга понизила голос до шепота, — говорят, что даже половые органы отрезают… Я так за своего боюсь… Ну, а у тебя что?