Спасатель (Барстоу, Даррелл) - страница 334

— А ты меня никогда и не звала. Зачем же вдруг звать?

— Правильно, зачем? — сказала она бодрым голосом.

Открылась дверь в ее пустую квартиру. С улицы была видна вешалка в прихожей, и на ней — два ее пальто.

— Что же, спокойной ночи, Уолтер!

— Спокойной ночи, — сказал он.

Она нерешительно ступила на порог, а он уже пошел по безвольной улице.

— Позвони мне как-нибудь, — сказал он через плечо.

— Когда?

— Ну когда угодно. Вдруг возьми и позвони, как в прошлый раз, неожиданно.

— Хорошо, — сказала она почти про себя, — ты, кажется, любишь всякие неожиданности.

Ей показалось, что она говорит слишком тихо и он ее не услышит. Но он остановился и сразу ответил:

— Да, верно, но ведь в жизни столько неожиданностей. И очень хорошо, если научишься их ценить, — сказал он и, добавив: — Спокойной ночи, Изобел, — пошел дальше.

Она смотрела ему вслед. Дойдя до поворота и не замедляя шаг, он помахал ей рукой.

— Спасибо, что повела меня в гости! — крикнул он. — Было очень весело.

Он завернул за угол. Она вошла в пустую квартиру и захлопнула за собой двери.

— Весело, весело, очень весело, — сказала она двум пальто на вешалке.

Все лето мы под открытым небом ночевали, но поначалу я один был — меня тогда после первого курса вытурили. А теперь я снова один.

Когда кончилось мое студенчество, я стал ночевать в разрушенном доме под мостом. Раньше там была мастерская, в седой древности какой-то чудак вроде меня купил по дешевке кучу старых опасных бритв, чтобы из этой стали понаделать волосковых пружин для лемехов. Но, как и я, он сник до финиша. Я спал в задней комнате на двенадцатидюймовой толще пыли и копоти, между стеной и чемоданом, в котором хранил свою тающую библиотечку книг по ботанике. Книги эти я стал обращать в хлеб, из газет научился творить одеяло и попробовал зажить сиюминутной жизнью.

Как-то утром проснулся — на моем чемодане сидит Плоскорожий, таращится незряче сквозь солнцезащитные очки и (как он позже пояснил) слагает про меня немые стихи. Я дал ему раза и восхитился проворством, с которым он сдернул очки, гремя с чемодана. У него было широкое одутловатое лицо, неприятно курносое, а глаза, когда не прятались за темными очками, были зеленые. Он отряхнул с себя пыль, опять уселся и сказал очень веско: «Костюм продай, купи джинсы и куртку». Что я и сделал. Позже он сказал: «Двинем к морю», что мы и сделали.

Я был зерном, упорно не желавшим прорастать, а он — черешком, так и не привившимся к старинному нашему древу. В один прекрасный полдень он выключил мотор у своего автопогрузчика и ушел прочь, чтобы стать изобретателем немых стихов — немых, поскольку он поклялся впредь только брать и ничего взамен не давать. Он не терпел прикосновений, и в нем ощущалась сила.