— Я их всех вчера ночью захватил, майор, — начал он, ликуя. — Я пожал обильную жатву и еще увеличу ее, так как я надеюсь… Вот что напечатано в «Почте»:
«Концепция и изображение южного полковника прежнего времени, с его бессмысленным велеречием, эксцентричным нарядом, причудливыми выражениями и фразами, съеденной молью фамильной гордостью и, в действительности, человека с добрым сердцем, строгим чувством чести и милой простотой — является лучшим воспроизведением характерной роли на современной сцене. Сюртук полковника Калхуна сам по себе — гениальное произведение. М-р Харгрэвс захватил публику.»
— Как вам это нравится, майор? Недурно для дебютанта?
— Я имел честь, — голос майора звучал зловеще холодно, — видеть ваше замечательное исполнение сэр, вчера вечером.
Харгрэвс смутился.
— Вы были там? Я не знал, что вы… я не знал, что вы любите театр. Послушайте, майор Тальбот, не обижайтесь. Я сознаюсь, что получил от вас много ценных сведений для этой роли. Но ведь это тип, а не личность. Доказательство тому — впечатление, произведенное на публику. Ведь половина театра — южане; они узнали знакомый тип.
— М-р Харгрэвс, — сказал майор, продолжая стоять. — Вы нанесли мне несмываемое оскорбление, выставив меня в смешном виде. Вы возмутительно злоупотребили моим доверием и гостеприимством и отплатили злом за добро. Если бы я был уверен в том, что вы обладаете хоть малейшим понятием о том, что такое поведение дворянина, и имели бы на то право, я бы вызвал вас на дуэль, несмотря на мою старость. Прошу вас оставить комнату, сэр.
Актер казался немного растерянным и, как будто, не мог понять полное значение слов майора.
— Мне, право, жаль, что вы обиделись, — сказал он с сожалением. — Мы здесь, на севере, смотрим на вещи иначе, чем вы, южане. Я знаю людей, которые откупили бы полтеатра, только бы их личность была выведена на сцене, и публика могла бы узнать их.
— Они не из Алабамы, сэр, — надменно произнес майор.
— Может быть, и нет. У меня очень хорошая память, майор. Позвольте мне привести несколько строк из вашей же книги. В ответ на тост, произнесенный на банкете в Милледжевиле, кажется вы сказали и намерены были напечатать следующие слова:
«У северянина совсем нет чувства или пыла, за исключением случаев, когда чувства могут быть использованы для его коммерческих выгод. Он перенесет без злобы всякое покушение на честь, как его собственную, так и дорогих ему людей, если это покушение не имеет следствием крупную денежную потерю.
Когда он благотворительствует, то дает щедрой рукой, но об этом надо кричать повсюду и записать на меди…»