Некоторое время ему было поручено вести книги кладовой на ранчо, так как он был мастер по цифирной части. Но это ему скоро надоело, и он попросил более деятельной работы. Служащие на ранчо любили его, но он надоедал нам своими постоянными напоминаниями о Нью-Йорке. Каждый вечер он рассказывал нам об Ист-Ривер, и Д. Б. Моргане, и Музее Эден, и Хетти Грин, и Центральном парке, пока мы не начинали бросать в него жестянками и клеймами.
Однажды этот молодец хотел взгромоздиться на брыкливого коня, тот как-то вскинул задом, и парень полетел на землю; конь отправился угощаться травой, а всадник ударился головой о пень мескитного дерева и не обнаруживал никакого желания встать. Мы уложили его в палатке, где он лежал, как мертвый. Тогда Гедеон Пиз мчится к старому доктору Слиперу в Догтаун, за тридцать миль.
Доктор приезжает и осматривает больного.
— Молодцы, — говорит он, — вы смело можете разыграть его седло и одежду, потому что у него проломлен череп. Если он проживет еще десять минут, это будет поразительный случай долговечности.
Разумеется, мы не стали разыгрывать седло бедного малого, — доктор только пошутил. Но все мы торжественно стояли вокруг, простив ему то, что он заговаривал нас до смерти рассказами о Нью-Йорке.
Я никогда не видел, чтобы человек, близкий к смерти, вел себя так спокойно. Глаза его были устремлены куда-то в пространство, он произносил бессвязные слова о нежной музыке, красивых улицах и фигурах в белых одеждах и улыбался, точно смерть была для него радостью.
— Он уже почти умер, — сказал доктор, — умирающим всегда начинает казаться, что они видят открытое небо.
Клянусь, что, услышав слова доктора, ньюйоркец вдруг приподнялся.
— Скажите, — произнес он с разочарованием, — разве это было небо? Черт возьми, а я думал, что это был Бродвей. Товарищи, подайте мое платье. Я сейчас встану.
— Будь я проклят, — закончил Бед, — если через четыре дня он не сидел в поезде с билетом до Нью-Йорка.
Перевод Зин. Львовского.
Я счастлив, что могу считать Шенрока Джольнса, великого нью-йоркского детектива, одним из моих друзей. Джольнса, по всей справедливости, можно назвать мозгом городского детективного дела. Он — большой специалист по машинописи, его обязанности заключаются в том, чтобы в дни расследования «тайны убийства» сидеть в главной полицейской квартире, за настольным телефоном, и принимать донесения «фантазеров», докладывающих о преступлении.
Но в иные дни, более свободные, когда донесения приходят очень вяло, а три или четыре газеты уже успели раструбить по всему миру и назвать некоторых преступников, Джольнс предпринимает со мной прогулку по городу и, к моему величайшему удовольствию, рассказывает о своих чудеснейших методах наблюдения и дедукции. Как-то на днях я ввалился в главную квартиру и нашел великого детектива сосредоточенно глядящим на веревочку, которая была туго перевязана на его мизинце.