Татауров стал так же настойчиво, как и Никита, вешать на шею двухпудовку и раскачиваться с ней, сидя на стуле, понимая, что от этого больше толку, чем от ударов бутылкой по загривку. Он снова начал заниматься гимнастикой и даже завёл саквояж и нагрузил его тяжёлой галькой.
На одной из тренировок, обтираясь полотенцем, намоченным в солёной воде, Никита сказал Татаурову:
— А здоров же ты, Ваня. Рёбра–то мне все чуть не сломал. Не знаю, кого я ещё боюсь так, как тебя… Разве что Вахтурова…
— Боишься, боишься, а побеждаешь, — проворчал Татауров, тяжело отдуваясь.
— А ты бы ещё за неделю приготовился проигрывать схватку, — рассмеялся Никита, — тогда ещё быстрее бы проиграл. Ты выходишь на арену и думаешь: «Ну уж сегодня я проиграю». А я, наоборот, всегда думаю: «Ну уж сегодня я выиграю…»
— Тебе хорошо так говорить, — вздохнул Татауров. — Когда у тебя такая силища.
— Ха–ха–ха! — рассмеялся Никита и, хлопнув приятеля по спине мокрым полотенцем, заверил: — Да у тебя силы–то не меньше… Говорю тебе — ты слушай, леший.
Он бросил полотенце в таз, повернулся, и взгляд его упал на окно. К дому подкатывал извозчик.
— Никак Валерьян Палыч.
Коверзнев вошёл быстро, оглядел комнату, заговорил:
— Здорово, богатыри. Как тренировка? Почему Иван опять расстроен? О чём речь?
— Да вот я всё говорю ему, что с его бы силой можно никого не бояться, — охотно объяснил Никита.
— Умные речи слушать надо, — сказал Коверзнев, разваливаясь в кресле.
Татауров молча потупился.
Разглядывая его насмешливыми глазами, журналист спросил с издёвкой:
— Упрям ты, что ли? Или в самом деле такой флегматик? Не пойму. Борец всегда холериком должен быть.
— Ты сам холера, — беззлобно огрызнулся Татауров.
— Чудачина! Да я не о том. Характер надо ломать. Ты, понимаешь, — квашня. А должен быть пружиной. Вот ты и сейчас сидишь, слушаешь меня, а сам глаза опустил. Я тебя ругаю, а ты боишься посмотреть на меня… И по улицам ходишь — глаза опускаешь перед каждым встречным. А ты заставь себя смело смотреть на каждого, кто идёт навстречу. Приучай себя к этому. Вмени себе это в обязанность, как вменил в обязанность саквояж тяжёлый таскать. Мышцы не заплывают жиром из–за тяжёлого саквояжа — это хорошо. Но для тебя сейчас другое важно. Смелость, понимаешь, выработать… Злость, нахальство — как хочешь понимай… А мышцы у тебя и сейчас — дай бог каждому борцу… «Кураж» тебе нужен. Понятно?
— Понятно, — угрюмо отозвался Татауров.
Коверзнев вытащил из кармана свою маленькую прокуренную трубку, покрутил её между пальцами и, неожиданно подняв глаза на Татаурова, спросил: