— По стилю они стоят на голову выше всего, что до сих пор писалось о борцах. Отточены великолепно.
— Очень рад, — поклонился Коверзнев.
— Отточены великолепно, — задумчиво повторил Чинизелли. — Справедливо вчера заметил Алексей Сергеевич Суворин, что они сделали бы честь «Новому времени»… В самом деле, почему вы их публикуете в журналах? «Новое время» куда более тиражное и читаемое издание.
«Ну, в черносотенной газете, положим, я печататься не буду», — подумал Коверзнев, а вслух сказал:
— Знаете, влюблён в журналы. Свой открыть мечтаю.
— Да, хорошие очерки, хорошие, — снова похвалил «господин директор», словно ему больше нечего было сказать.
Коверзнев краешком глаза постарался рассмотреть гостиную. Обстановка богатая. На почётном месте бюст отца — Гаэтано Чинизелли.
— Да, стиль прозрачный. Очень, очень хорошо.
— Я рад, что вам нравится мой стиль, Сципион Гаэтанович, — сказал Коверзнев.
— Любому газетчику я бы заплатил за рекламу моих борцов. Вам я этого сделать не могу. Вы — не писака. Вы — человек моего круга. Мы с вами служим одному богу — искусству. Поэтому мой подарок примите, как дань ценителя вашего творчества, а не как гонорар за рекламу.
Чинизелли протянул Коверзневу золотой портсигар, который во время их разговора держал в руках.
— Благодарю, Сципион Гаэтанович.
— Очень, очень рад сделать вам маленькое удовольствие.
— Благодарю, Сципион Гаэтанович.
Коверзнев опять задержался в поклоне дольше, чем следовало.
Распрямившись, взглянув в лицо директора цирка, подумал: «Сдаёт старик».
А тот сказал:
— Неплохо, если бы вы дали такие же очерки и о других борцах. Читатель их очень ждёт и будет вам благодарен.
— Хорошо, Сципион Гаэтанович.
— О Вахтурове для начала.
— Будет сделано, Сципион Гаэтанович.
— Или о Иване Яго.
— Напишу, Сципион Гаэтановпч.
В комнате послышался шелест шёлка — вошла жена Чинизелли, Лиция, известная наездница и дрессировщица, недавняя любовница самого дяди царя, знаменитая красавица.
Коверзнев согнулся в поклоне. Но Чинизелли даже не представил его, пожал руку, распрощался.
Спускаясь по лестнице, Коверзнев подумал: «Лицемер. Говорит: одного круга, а с женой не познакомил… Что — я не достоин его общества? Ведь на их вторниках бывает кое–кто из писателей. Леонид Арнольдович говорил, что у них познакомился с Куприным. А разве мои очерки о Никите хуже купринского рассказа о борцах?»
Настроение упало. Однако, когда на улице он рассмотрел на золотом портсигаре искусно выгравированное своё имя, развеселился. Шутка ли — сам Чинизелли!
В приподнятом настроении он поехал к Нине.