В глубине души таилась надежда: «Верзилина у неё нет».
Надежда была глупой. Верзилин сидел у Нины.
Коверзнев нарочито шумно поздоровался с Ниной, преувеличенно любезно пожал Верзилину руку, иронизируя над Никитой, рассказал о его вчерашней победе над чемпионом мира Стерсом.
Нина забилась в угол дивана, куталась в пушистый платок, молчала.
Молчал и Верзилин, думая с неприязнью о приходе своего приятеля.
Тот расселся в кресле, вытянувшись, загородив ногами проход. Демонстративно достал папиросу, шумно щёлкнув крышкой портсигара.
— Трубку бросил? — с усмешкой спросила Нина.
— Да нет, — нарочито равнодушным тоном ответил Коверзнев, — обновляю портсигар… Сам Чинизелли подарил …Девяносто шестая проба. — И добавил, словно извиняясь: — Не бросать же… — Но не получив ответа ни от Нины, ни от Верзилина, сказал, ни к кому не обращаясь: — Для коллекции пригодится.
Он протянул портсигар Нине. Та не пошевельнулась. На мгновенье рука его неловко повисла в воздухе, затем он положил портсигар на край овального стола, прикрытого редкой плетёной скатертью.
Чтобы замять неловкость, Верзилин взял портсигар, рассмотрел монограмму, хотел похвалить, но не сдержался — поморщился.
Заметив это, Коверзнев сказал горько:
— Было время, вам нравились высоты, завоёванные мной, Ефим Николаевич.
— Юпитер, если ты сердишься… — начала Нина.
— То ты неправ, — торопливо докончил Коверзнев и усмехнулся.
А Верзилин, вздохнув, сказал:
— Это немножко расходится с вашими взглядами на спорт.
— Почему? — вспыхнул Коверзнев.
— Ну, не будем об этом говорить, — успокаивающе произнёс Верзилин.
Деланно спокойно Коверзнев возразил:
— Видимо, всё, что исходит от Чинизелли, вам кажется взяткой?
— Я не сказал этого, но…
— Но… подумали… И хотели напомнить наш разговор… Что ж, Сципион Чинизелли действительно хозяин цирка. Но плюс к этому он артист. И могу я, человек искусства, принять от него, тоже человека искусства, подарок в знак… дружеского расположения? Могу?
— Вот как? — вскинула чёрные брови Нина. — Вы стали друзьями?
— А что тут такого? Ты можешь выбирать себе друзей, а я нет?
Это уже было сказано грубо, и Верзилин не выдержал.
— Вы простите, Валерьян Павлович, — сказал он дрогнувшим от волнения голосом, — но мы все тут были друзья, и нам нет причин ссориться… Может, я вас чем–нибудь обидел, и вы сердитесь на меня?
— Вы? — высокомерно спросил Коверзнев. — О нет! Я сам себя обидел, — добавил он резко, — и сам на себя сержусь. Моё почтенье.
И он ушёл, так же, как несколько дней назад.
— Что с ним? — спросил Верзилин, взволнованно расхаживая по комнате.