А «Оттоман» глаза курильщика открыл,
Пустив в продажу папиросы «Око».
Вогау… усач в крылатке, наклонившийся к барону… Итак, они узнали, где он живёт… Сегодняшняя вырезка — это предупреждение… Только бы у него сгибалась рука. Тогда бы он показал им на манеже, что он никого не боится.
А перелом по–прежнему давал себя знать… Если бы не режим, который стал его привычкой, Верзилин давно бы распустил себя. Однако он каждое утро вставал в девять, обтирался водой, упражнялся с гантелями, ел простоквашу и совершал пятнадцати — километровую прогулку. Было морозно. В рощах Крестовского острова шныряли серые чечётки, усыпая белый снег шелухой берёзовых шишек; степенно хохлились красногрудые снегири, напоминающие городовых. На застывшем пруду звенел лёд под коньками хоккеистов. Верзилин из–за деревьев наблюдал за их тренировкой. Однажды рядом с ним остановились несколько человек, и в одном из них он узнал маклера фондовой биржи Макферсона — хозяина Крестовского лаунтеннисного клуба. И опять эта встреча напомнила ему о бароне Вогау. Некоторое время после этого Верзилин перестал бывать на Крестовском острове и уходил то в Коломяги, то в Полюстрово. И только один раз, случайно узнав о предполагаемом выступлении знаменитой команды Юсупова сада, обладательницы серебряной клюшки — приза шведского короля, — направился на знакомый пруд. На юсуповцах были белые фуфайки с широкими продольными полосами, чёрные брюки и чёрные гамаши до колен. Они сражались со своими молодыми противниками — рабочими и служащими Путиловского завода, объединившимися в клуб «Нарва». Это была бешеная по своему темпу игра, и она захватила Верзилина так же, как захватывали встречи лаунтеннисистов «Клеверного листка».
Он пришёл домой в возбуждённом состоянии, с мыслью во что бы то ни стало вернуться на манеж.
Дома его ждало второе письмо.
Верзилин, не раздеваясь, вскрыл его и опять обнаружил вырезку из газеты:
««Трезвон» 20 штук — 5 копеек. Громадный спрос, лучше нету папирос».
Сжав зубы, он произнёс зло:
— Хоть бы послали что–нибудь о таких папиросах, каких у меня нет.
Разведя спиртовку, он зачем–то бросил в её голубое пламя конверт; бумага вспыхнула, скрутилась в трубку и упала на стол. Гася огонь, растирая на чистой скатерти пепел, Верзилин подумал: «Какого чёрта! Что им от меня надо?..»
Однако он знал, что им было надо; они добились своего: он тревожно спал, нервы его были напряжены. Рука болела.
После некоторых раздумий он пошёл к знакомому по академии, сейчас работавшему врачом в одном из флотских экипажей, к тому самому, который восемь месяцев назад снимал ему гипс. Врач долго осматривал его и, наконец, свёл к новому светилу — Розенблицу, принимавшему в собственной квартире на Невском.