Отпивая из стакана пахнущий мятой квас, Верзилин сказал осторожно:
— А ты, я вижу, Никита, и сам пошалыганить любишь?
— Нет, — покачал головой парень. — Он так рассказывает вам, словно я шпана береговая… Это один такой случай был, когда я рассердился…
— А один ли?
— Ну два, — недовольно сказал Никита.
— Ишь ведь, обиделся! — с восхищением посмотрел Феофилактыч на племянника. — Весь в меня, такой же гордый — не подступись!.. Ешшо по маленькой выпьем. Ваше здоровье. Евдокия! — сердито крикнул он на кухню. — Иди выпей со мной за здоровье людей хороших. А то они квасок один попивают.
Вытирая руки фартуком, давешняя пышущая румянцем девка вошла в горницу и поклонилась Верзилину. Взяла лафитничек.
— Жена моя, — сухо представил её старик. — Ну, будем здоровы. Иди… Иди, иди — на кухню… Так вы говорите — пошалыганить? Нет, не будет ваша правда. Вот было дело — идёт Никита через реку, а там — сахар везли. Весной было дело, лёд–то возьми да и обломись. Народу набежало — барабаются, как яшшерицы, — толку нет, беда неловко. Хозяин на себе волосы рвёт. «Спасай, Сарафанников, — говорит, — деньги большие дам». Так што ты думаешь? — вытащил ведь Никита… А вот ешшо когда спирт возил — лошадёнка плохая была. Распутица (а в распутицу сам знаешь — какие у нас дороги). Остановицца посреди
дороги и ни с места. Што делать? Никита распряжёт её, привяжет к саням, а сам — в оглобли. И везёт. А бочка, промежду прочим, сорокаведёрная — шутка в деле (я, конешно, извиняюсь)…
Пушистый сибирский кот подошёл к старику, потёрся об ногу. Макар Феофилактович нагнулся, подхватил его, посадил на колени. Томно выгибаясь под пальцами хозяина, кот косил на Верзилина зелёным прищуренным глазом.
Пчела залетела в открытое окно, гудя, закружилась вокруг лампы; поскуливала где–то собака; слышалось журчание ключа.
Хмель развязал язык Макара Феофилактовича, и он рассказывал случай за случаем.
«Если даже только половина из его рассказов правда — это уже здорово», — думал Верзилин, откинувшись на спинку стула и наблюдая за тем, как Никита играет деревянной ложкой, застенчиво улыбается.
— Хороша работа, — кивнул Верзилин на искусную резьбу черенка.
Феофилактыч вскочил, сбросив кота с коленей, выхватил ложку у племянника, суя её Верзилину, приговаривал:
— От нас с Никитой, в память… Примите великодушно. Обычай такой — подарки любят отдарки…
Верзилин протянул руку, но она упала как плеть. Он опасливо покосился на Никиту: не заметил ли? Нет, как будто бы не заметил.
А Никита, обрывая кусок газеты, на которой лежал пирог, сказал: