— Ну, если ты это осознаешь, почему ты просто не… прекратишь так себя вести? Кажется просто, так?
Не так.
— Я не могу ничего поделать. Я расстроена. И зла. Это несправедливо. Я слишком молода, чтобы быть высушенным черносливом!
Теперь она и правда такой станет. Шмыгающая и сопливая. А у меня нет платка, поэтому я снимаю свою футболку — даже если это моя любимая — и отдаю ее ей. Александра высмаркивается. Звучит, как умирающий гусь.
Даже если у меня нет ни малейшего чертового понятия, о чем она говорит, я знаю, что должен что-то сказать.
— Ну… у чернослива тоже есть свои плюсы. Несколько месяцев назад у Джеймса случился запор, и мы скормили ему несколько этих штучек, и они сыграли свою роль. Они как съедобное средство для промывки труб — вычистили все. Чернослив — это круто.
Она остановилась. И посмотрела на меня красными опухшими глазами.
— Что за хрень ты несешь?
— Без понятия! Просто пытаюсь тебя утешить.
— Что ж, хорошо, что я не часто обращаюсь к тебе за утешением. Ты делаешь это отстойно.
И она продолжает рыдать в мою футболку.
Я пожимаю свою переносицу и делаю глубокий вдох. Давайте попробуем еще раз.
— Ты сказала, что ты расстроена и зла. А почему ты злая и расстроенная, Александра?
Она вытирает лицо и говорит торопливо:
— Я могла сверять часы по моим месячным. Каждые двадцать семь дней, как штык. Поэтому, когда они не пришли, я подумала: «О, черт», понимаешь? И даже если тест был отрицательным, я решила, что просто еще слишком рано. Поэтому я пошла к врачу, и я была уверена, что он скажет мне, что я беременна. И хоть это было незапланированно, я начала привыкать к мысли о еще одном ребенке. Я была рада. Но потом… потом он мне сказал, что я не беременна.
У меня похолодело внутри.
— Ты же… ты же не болеешь, нет?
Она качает головой.
— Нет, не болею, — вздыхает она. — Он сказал, что это менопауза. Ранняя менопауза. Больше я не смогу иметь детей — никогда. Я бесплодна.
С минуту она тихонько ноет.
Я с нежностью глажу ее по плечу.
— Ты и Стивен хотели еще детей?
Она немного хмурит брови.
— Ну… нет. Мы всегда планировали двоих. Когда родился Томас, я даже заговорила про вазектомию. Идея ему не очень понравилась.
Я пытаюсь понять проблему. Не получается, поэтому я спрашиваю:
— Но если вы больше не хотите детей, тогда почему ты так подавлена по поводу того, что не сможешь их больше иметь?
— Потому что я — женщина, Дрю! Мы создаем жизни. Воспитываем — вот, что мы делаем.
Не-а — все равно не понимаю.
— Но это не все, что вы делаете. То есть, Господи, Алекасандра, ты же не кормилица из