— Ой, спасибо большое! — растерялся Никита. — Но это наверное неудобно…
— Что вы, что вы! — замахала руками, похожими на птичьи лапки, старушка. — Это более, чем удобно. И мне, старухе, будет повеселей. Да вы проходите, проходите…
Она провела его в свою комнату, предложила раздеться. Шаркая войлочными тапочками, ушла на кухню и вскоре вернулась, неся в руках горячий эмалированный чайник.
— Сейчас мы с вами чайку попьем, — хлопотала она возле стола, покрытого белоснежной скатертью ручной вязки.
— Знаете, мне как-то неудобно, — мялся в кресле Никита. — Знал бы — к чаю бы чего-нибудь взял.
— Это пустое, молодой человек, — пропела старушка. — Главное, вы в тепле и покое дождетесь Женечку, а мы с вами тем временем чуть-чуть поболтаем. Знаете, я без неё скучаю — вот вы мне и поможете время скоротать. Вас ведь величают Никитой?
— А откуда вы знаете? Что… вам Ева сказала?
— Хм, Ева… Женечка! Она, она, душечка! А вы зовите меня Марией Михайловной. А лучше бабушкой Машей, хорошо?
Никита сразу размяк — ОНА сообщила соседке его имя. И хоть в этом не было ничего такого особенного, все же ему было ужасно приятно…
Как спокойно и хорошо было у Марии Михайловны! Никита чувствовал себя здесь как дома. Точно она была его родной бабушкой…
У Никиты не было ни бабушек, ни дедушек — то есть, были, конечно, но он их не помнил. Деды не вернулись с войны, папина мама — Агриппина Васильевна — погибла в блокаду, а мамина — Антонина Петровна — жила со своей старшей дочерью — маминой сестрой Тасей — на Волге, в Саратове. И не баловала Ольгу визитами — говорила, что Москву не любит, мол, она сумасшедшая! Ольга навещала её, но редко, а Никиту брала с собой всего дважды: когда ему было пять и восемь лет.
Потому-то так и случилось, что парень не знал, что такое бабушкины ласка и баловство — его не лелеяли ревматические старушечьи руки, которые одни могут подарить ни с чем не сравнимое ощущение заботы и защищенности. У его детства не было хранительницы, не было берегини… И может быть, это неясное чувство обделенности, стало для него явным здесь, в комнате этой ласковой незнакомой старушки.
И он подумал: а как же Ева? Ведь у меня-то и мама и папа, а у нее… А я ещё голову ломаю: чего это она какая-то странная…
«Я стану всем для тебя, моя хорошая! Я стану тебе и матерью, и бабушкой, и отцом… если ты только примешь меня…»
За занавеской, как оказалось, спал Елисей. Мария Михайловна сама кормила его, купала, переодевала, когда Евы не было дома.
— Знаете, мне одной-то так скучно. А со Слоником веселей! И потому только в радость, когда Женечка его тут оставляет…