и
Philips. По всей видимости, это тоже должно повысить патриотизм общества. И тут я снова вынужден протестовать, предавая “национальные интересы”: ведь даже в США все томографы, какие я видел, были немецкого и голландского производства. Вышло, что я сперва думаю о здоровье живых реальных людей и в десятую очередь о геополитических интересах. Можете проломить мне за это голову по возвращении, можете отказать в поддержке с лечением. Боюсь, я все равно не исправлюсь.
Чувствую какую-то неуверенность. Хочется верить, что все будет хорошо. Умом это знаешь, а все равно неспокойно. И это не болезнь. Это как раз потому, что рака больше нет. Тревожно за страну, за будущее, которое могло бы быть и которое становится все дальше. Такое смятение мне уже знакомо – точно так же человека выматывает серьезная болезнь. Она парализует своим вероломством, порождает неуверенность, а из нее прорастает истеричность. В серьезной болезни человек цепляется за стабильность. Он боится ухудшения и потому рефлекторно начинает отбиваться от внешнего мира. “Лишь бы не было хуже” становится его главной идеей.
Собственный непростой опыт научил меня справляться с подобными ситуациями. Рецепт банален и несколько пафосен, но я за него ручаюсь. Надо деятельно полюбить жизнь. Не абстрактно, не в теории, а каждый день и обязательно подтверждать это делом.
Теперь у меня много дел. Во-первых, я присутствую на всех встречах с финансистами больницы. Тяжко им приходится – у меня опыт согласования финансовых документов в Роскосмосе. Во-вторых, веду тонны переписки и консалтинга по разным проектам в области транспорта. И, дай бог, новые конкретные результаты этого появятся скоро в Омске. В-третьих, у меня десятки писем от больных онкологией и их родственников, которым требуется консультация. Оказалось, даже консультация непрофессионала в ряде случаев позволяет сэкономить время и деньги. И мой базилик на окне, и эти проекты, письма и консультации – суть одно и то же. Это жизнь, сделанная своими руками, по чуть-чуть, без геройства. Это принципиальный отказ от стабильности в пользу развития. Мне кажется, что именно это – отказ от болота мнимой стабильности и требование срочного развития – надо сейчас ставить на повестку дня в России.
12 мая 2014 года
Теперь я знаю два радикальных способа лечения головной боли. Первый, классический – гильотина. Второй применили на мне сегодня – госпитализировали и исследуют мой мозг с помощью магнитно-резонансной томографии. Не знаю, что будет дальше, я в начале лечения. Доктор объясняет: “Кроме вероятности, что это реакция на погоду или инфекцию, есть еще вероятность, что это реакция «донор – реципиент» (то есть мой организм пытается отторгнуть пересаженные клетки костного мозга сестры) – и тогда это очень опасно”. После первой трансплантации, когда мне в Самаре пересаживали мои собственные стволовые клетки, прошло два года, прежде чем я узнал, какие меры предосторожности должен соблюдать посттрансплантационный пациент.