Звонок… опять. Наконец-то! Ответил, не глядя на дисплей. Сейчас мне могли звонить только по одному поводу.
— Да!
— Граф, есть!
— Ехать куда?
— Они в тридцати километрах от города, по ленинградскому шоссе.
— Выезжаем. Людей возьми, несколько машин. И еще, — сделал короткую паузу, еще крепче сжимая в руке телефон, — тот проверенный экипаж реаниматологов от Фаины…
Давал последнее указание, а каждое слово — спазмом в горле, потому что признал сейчас вслух, что готовиться нужно к худшему. Нет в этой истории счастливого конца. Нет. И быть не могло. Сейчас самое главное — просто успеть.
— Андрей… еще одно.
— Что?
— Мы проверили всех, как ты говорил.
— Крысу нашли?
— Да!
— И кто это?
— Не по телефону… Хитрожопый больно — вдруг спугнем. Но я дал необходимые указания. От нас не уйдет!
— Если уйдет — то ты знаешь, кто уйдет вслед за ним. Отбой!
***
Мы действовали настолько быстро, что нам позавидовал бы самый вышколенный отряд спецназа. Несколько машин остановились у ворот особняка, а через какие-то мгновения мы были уже внутри. Послышались выстрелы, каждый, кто посмел поднять ствол, валялся в луже собственной крови, а те, кто поумнее, просто молча выходили со вскинутыми вверх руками. Я бежал по коридору, заглядывая то в одну комнату, то в другую, со злостью захлопывая двери, потому что не мог найти сестру и Макса.
— Да что за чертов лабиринт! Сколько здесь этих гребаных комнат…
Мечась от одной двери к другой, расстегивая пуговицы воротника и чувствуя, как по лицу стекают капли пота. Когда напряжение отдает болью в груди, судорогой в мышцах, когда хочется спешить, и в то же время ноги становятся ватными, отказываясь делать очередной шаг. Чтобы оттянуть тот самый момент. Хотя бы несколько минут отсрочки. Потому что там, вот за той или за следующей дверью можно найти… Найти то, чего никогда в жизни не захочешь увидеть опять.
Только я увидел. Пришлось… Нельзя уйти от того, что сам же ищешь. Увидел и оторопел, понимая, что к такому невозможно подготовиться. Что лучше ослеп бы, чем так. Первый, кого заметил — Макс, который засунул револьвер себе в рот и смотрел перед собой, не говоря ни слова. Он сидел, упершись о стену, смотрел в одну точку и даже не дрогнул, когда я ворвался в комнату. Он не видел меня, смотрел куда-то в сторону и ничего вокруг не видел, не слышал ни звука, а глаза — пустые, неживые, словно ненастоящие. Как будто не человек перед тобой — а манекен, обтянутый человеческой кожей. Я выбил ногой пистолет из его рук и пнул подальше в сторону, в глаза его смотрю — а он не реагирует. Вообще. Ни слова, ни движения, ни сопротивления. Я готов был к драке, ругани, борьбе, я даже замахнулся, чтобы заехать ему в челюсть, только тут не с кем было драться. Он сейчас был не здесь, шевелил губами, повторяя что-то про себя. Опять и опять, снова и снова. И мне казалось, что вот так вот выглядит крайняя грань безумия. Не того, яростного, которое сметает все на своем пути, а опустошающего, того, которое превращает человека в жалкую оболочку. Ты можешь делать с ней что угодно — больше не страшна никакая физическая боль, потому что вся она — внутри. Она — это все, что осталось. Она разливается внутри, вытесняя все… чувства, эмоции, мечты, сожаления — все. Заполняя собой нутро, сжирая, обугливая, кромсая… медленно, изощренно, не позволяя выплескивать себя наружу. Боль, которая становится тобой.