— Я напрягаю все силы и мне удается выдернуть ногу из захвата его пальцев. С всей дури бью коленом в челюсть тому, кто ближе. Вырываюсь, выгибаюсь, мотаю головой и начинаю кричать. Меня трясет, я чувствую дикий ужас и отчаяние. Мне кажется, что если я не смогу вырваться сейчас — то умру прямо на месте. Кричу, уже не думая о том, будут ли они злиться, надеюсь, что это поможет, что кто-то услышит, спасет… Не могу поверить, что все это происходит со мной… что это не ночной кошмар, — Карина заерзала на кресле, вжимаясь затылком в подголовник. Все! Довольно! Пора прекращать все это! Я привстал, но жесткий взгляд врача заставил меня замереть и я услышал его монотонный ровный голос.
— Продолжай, Карина.
Карина сделала несколько рваных вдохов, и, почти не шевеля губами, продолжила:
— Меня обхватывают за шею, сильно сжимают и выгибают голову назад. Я больше не могу кричать, из горла вырывается только хрип. Мне начинает не хватать воздуха, сил сопротивляться становится все меньше. Мои ноги сильно сжали, и тот, сидел на переднем сиденье, тоже хватает за лодыжку. Он кричит кому-то из двоих, чтоб не придушили, что нельзя, что подохнуть сейчас я не должна.
Тот, кто справа, орет и ругается, говорит, что игры закончились и что я нарвалась. Вскрикиваю от резкой боли, я чувствую ее между ног. Он резко ворвался в меня пальцами и двигает ими очень резко и быстро. Я не могу терпеть, скулю, плачу, чувствую, как горячие слезы скатываются по лицу и шее. Между ног жжет, словно огнем. Боже, как же больно. Не могу… не могу… — Карина замотала головой и крепко сжала ноги в коленях.
— Что происходит дальше?
— Он убирает руку, и я могу выдохнуть. Чувствую, как сердце бьется, кажется, сейчас выпрыгнет из груди, и мне хочется плакать. Убежать далеко, чтобы никто не видел, и плакать. Постоянно… Навзрыд… Мне больно. Мне плохо… Я боюсь… боюсь, что это только начало. Он говорит довольным голосом, что все, порвал меня, теперь можно и по-нормальному трахать. Вижу на его пальцах кровь, он подносит их к моему лицу, растирает ее по щеке и опускает руку к груди, — Карина сделала паузу и облизнула бледные пересохшие губы. — Он продолжает говорить, как будто специально, чтобы я слышала и понимала, что они еще не закончили. Что все это — цветочки. Что благодаря мне они получат дохрена денег, что наверное Аллах их наградил за какие-то хорошие дела.
Какой, к дьяволу, Аллах? Итальянцы всю жизнь были католиками. Какой, бл***, Аллах? Я не знаю, какие мысли сейчас сводили меня с ума больше — о том, что я услышал из уст своей малолетней дочери или то, что убил я не тех. Не тех, бл***. Что мстили мы не тем. Что мразь, которая все это организовала, еще не подохла, захлебываясь своей кровью. Я взорвусь сейчас нахрен в этом кабинете и разнесу его в щепки. Я не могу больше сидеть и спокойно слушать, как моя дочь задыхается в отчаянии, как плачет. Настя шепнула мне на ухо, что я должен взять себя в руки, иначе только испорчу все И потом, рано или поздно, придется все начинать сначала. Умоляла меня просто перетерпеть, ведь Карине сейчас не легче. Голос моей дочери, которая, собрав все свои силы, выплескивала сейчас всю свою боль, заставил меня, сжав челюсти и, сорвав верхние пуговиц рубашки, слушать дальше.