Какое-то время Кларк ничего не говорил.
– Всегда кажется, что нет ничего хуже, чем узнать о надвигающейся собственной смерти. Но это не так. Если принять эту мысль, то она приносит с собой свободу. Вся эта суета теряет значение, а то, что ты считал само собой разумеющимся, превращается в чудо. Ну и что, что я не оплачу счета. Это вообще неважно. Зато я плакал, когда появился этот цветок, – сказал он, оглянувшись на спатифиллум. – Просто рыдал. Отчасти из-за того, что понимал, что вижу его цветение в последний раз, но в основном из-за того, что это самое восхитительное из всего, что я видел.
– Сколько вам осталось?
– Может, неделя, может, месяц. Доктора мне давно сказали, что до лета мне не дожить, не говоря уже об осени, так что кто знает. У меня рак, если вам интересно.
Уинтер кивнул на левую руку, на безымянном пальце которой было обручальное кольцо.
– Ваша жена умерла в июле, да? И после ее смерти вы решили прекратить выпускать «Газету».
Кларк взглянул на кольцо, а затем перевел взгляд на Уинтера.
– У нее была аневризма. По крайней мере, все случилось быстро. И это к лучшему, я считаю. Последний номер «Газеты» вышел на неделе, когда я ее похоронил. Последние пару лет мы делали газету с ней вдвоем. А когда она умерла, я больше не видел смысла продолжать.
Он замолчал и стал смотреть куда-то вдаль. Почти целую минуту тишину нарушали только звук дыхания и изредка скрип стула, на котором ерзала от нетерпения Мендоза.
– Всему свое время, и время всякой вещи под небесами, – наконец промолвил Кларк.
– Книга Екклезиаста, глава третья.
– А вы знаете Библию.
Уинтер кивнул. Он прочел ее от корки до корки, но это не означало, что он уверовал. Ужасы, которые он повидал, противоречили вере.
– У нас у всех свои скелеты, мистер Уинтер. Вот здесь я храню свои. А где хранятся ваши?
На долю секунды Уинтер перенесся в комнату исполнения наказаний тюрьмы Сан-Квентин. Его отец привязан к каталке, улыбается и смотрит на него. Уинтер не отводит взгляд, желая выиграть этот последний раунд, последнюю схватку с отцом. И тут отец одними губами медленно произносит несколько слов. И эти слова меняют все и вместе с тем ничего. Все – потому что есть маленькая вероятность, что в них есть частичка правды. И ничего, потому что он и сам думал о том же самом бессонными ночами, когда рассвет все не наступал и не наступал.
Его личное проклятие: мы с тобой одинаковые.
– Итак, что вы хотите знать о Мелани и Лестер? – спросил Кларк.
– Какими они были? – спросил Уинтер.
– Да, лично вам это, может быть, и интересно. Но все, что интересно вашей коллеге, – это почему Нельсон Прайс их убил.