Медик поклонился, поставил ларец на стол, поднял крышку и заговорил с характерным итальянским акцентом.
— Князь Патрикеев поручил мне обследовать этот предмет туалета — ночную сорочку для сна. Я обнаружил, что рубашка пропитана очень сильным ядом и тот, кто оденет ее на тело и поносит хотя бы один час, умрет вскоре в страшных муках, поскольку тело его покроется многими волдырями, поднимется сильный жар и очень скоро наступит конец.
Иван Васильевич заворожено смотрел на белоснежную ночную сорочку, аккуратно сложенную в ларце.
— Чья это? — спросил он.
— Выйди, Павел, — сказал Патрикеев.
Медик поклонился и вышел.
— Внука твоего Дмитрия сорочка, — сказал Патрикеев.
Иван Васильевич побледнел.
— Он надевал ее?
— К счастью, нет, государь. Придворная Елены Марья Любич пострадала за него. Она разгладила сорочку руками, приготовив ее для Дмитрия на следующий день. Ночью ее руки покрылись волдырями, и она едва не умерла. Но руки у нее будут обезображены на всю жизнь.
— Откуда взялась эта сорочка? — стиснув зубы, спросил Великий князь.
— Ее принесла прачка. Она много лет стирает наследнику.
— Это она сделала? Ее подкупили? Кто?
— Нет, это не она, — тяжело вздохнул Патрикеев.
— Кто же тогда?
— Государь, может не надо тебе в это вмешиваться? Какая разница кто? Виновата прачка, она схвачена, пытана, равно как и ее мать, ворожея и ведьма. Они будут наказаны, как это у нас принято. Сам, государь ведаешь: Москва–река широка да глубока….
— Я хочу знать, кто это сделал, — грозно спросил Иван Васильевич.
Многоопытный Патрикеев сразу понял, что сейчас государь взорвется одним из тех приступов свирепого и страшного гнева, которые время от времени у него случались. Особенно в последнее время, когда он стал выпивать больше прежнего.
Наивысший воевода московский постарался говорить как можно спокойнее и почти без выражения.
— Перед тем как отдать сорочки Марье Любич, прачка посетила великую княгиню. Великая княгиня подарила ей свое старое платье. Она хотела, чтобы эта прачка стирала для нее. А пока прачка примеряла наряд, ее корзина с выстиранным бельем оставалась без присмотра. Но я не думаю, что великая княгиня могла это сделать. Я умоляю государь не обращать на нее своего гнева, возможно, она тут совершенно не при чем…
— Не при чем?? — воскликнул великий князь. — Нет — она при чем! Еще как при чем!!! Ты что — ослеп? Гусев, казна, отравленная сорочка…
— Я не вижу связи, — лукаво опустил глаза Патрикеев.
— А я вижу. И очень опасную!
Иван Васильевич подошел к своему столу, налил полную чашу водки, выпил залпом, отер губы рукавом, и тихо сказал: