К тому же, ему с лихвой хватило неприятных запахов этого городка, которые пришлось вдохнуть вчерашним вечером…
Ночевал он на гусином матрасе в удобной кровати в гостинице, принадлежащей мистеру и миссис Каррингтон — оба были очень приветливыми и любознательными людьми, которые задавали много вопросов о Нью-Йорке, его жизни и манерах, о чем Мэтью и поведал им за ужином, состоящим из апельсиновых булочек с корицей и пряного имбирного чая. Завершение вечера можно было счесть благоприятным, и все же… это было не так. Ибо, прогуливаясь после минувшего вечера вдоль Фронт-Стрит мимо магазинов в своем аккуратном сером костюме, бледно-голубой рубашке и серой треуголке с темно-синей полосой, несмотря на внешний образ человека, пребывающего в гармонии с Господом и самим собой, Мэтью вел ожесточенный внутренний бой.
К этому состоянию непрекращающейся битвы он пришел незадолго до рассвета, когда еще не закричали первые петухи. Одна часть Мэтью мечтала немедленно вернуться в Нью-Йорк на первом же пакетботе, уходящем из порта, но другая его часть…
…другая, похоже, не так спешила.
Он перебегал из тени в тень, скрываясь от солнца за деревьями. События — или, вернее сказать, ощущения — прошлой ночи никак не желали покинуть его. Несколько хорошо одетых дам и джентльменов прошли мимо него и приветственно покивали, в связи с чем он невольно задался вопросом: неужто его все еще считают героем за победу над Магнусом Малдуном с помощью гребня? А особенно раздражающими во всем этом были слова неотесанного гиганта: Но теперь я вижу. Вижу тебя. Ты призвала этого человека из Нью-Йорка специально, чтобы я убил его, просто потому, что тебе хотелось пойти на эти танцы. И это неправильно, Пандора. Неправльно так использовать людей.
А дальше — не менее звучный ответ Пандоры.
Убирайся из этого мира, чернобородый ты монстр!
Уродливая картина, думал Мэтью на ходу. Уродливая картина, частью которой он стал. И еще более отвратительным ему это виделось, когда он осознавал, что поверхностная, дешевая красота царственной леди Присскитт чуть не вбила первый гвоздь в крышку его гроба.
Он прошел чуть дальше, размышляя о других людях, прогуливающихся по улице. О проходящих мимо вагонах, о цокоте лошадиных копыт. Через мгновение Мэтью остановился у окна магазина портного, где ему приглянулись некоторые рубашки и светлые летние костюмы. Он все думал… думал… думал… думал, что когда-нибудь мышление сведет его в могилу… и все же он не мог прекратить размышлять. Ему казалось, что Пандора Присскитт не может вовсе не винить себя в гибели трех человек, которые пали от руки мужчины, любившего ее столь доблестно и безответно. Мэтью неприятно было думать, что он мог оказаться четвертым трупом или очередным испуганным дураком, которому предстояло бы позорно сбежать, а от такого клейма избавиться было невозможно. А еще мысли молодого человека занимал сам Магнус Малдун — человек, с грустным и тяжелым сердцем покинувший вечеринку. Придя туда, он ведь воображал себя Ланцелотом, а покидая ее, прослыл шутом.