Понятное дело, я мог бы в два счета положить этому конец! И я даже чуток сопротивлялся. Но у Солянки — ноль чувствительности и склонность все понимать по-своему, потому что мозгов у нее не больше, чем у воробья. Она считала меня жутко застенчивым, сказал мне Гарри, который узнал это от Анетты.
Ясный пень, я уже давно понял, что спасти меня может лишь полное и окончательное бегство! Но я хотел быть вместе с Флорианом и Гарри, а те были настолько одержимы своими красотками, что без них никуда не выходили, а девчонки, в свою очередь, не расставались с Солянкой.
Где-то в середине апреля я со всем этим худо-бедно как-то смирился. И уже раза три Солянку поцеловал. А это вам не шуточки! Конечно, если б было по-моему, я бы ее даже не обнимал — ну, а куда деваться?
Целованье случалось каждый раз после кино.
Мы вшестером шли по аллее домой — все парочками. А потом Гарри и Анетта тормозили под какой-нибудь акацией и целовались, под следующей устраивали привал Флориан и Марион и повторяли все за Гарри и Анеттой, а под третьим деревом как вкопанная останавливалась Солянка и таращилась на меня своими овечьими глазами. Я судорожно нес что-то про звездное небо, искал Большую и Малую Медведицу, трепал о том, что у астрономии и астрологии нет ничего общего, а Солянка придвигалась все ближе и теснее и хотела, чтоб с ней проделали все то, что и с ее подружками под двумя другими акациями.
В конце концов, она же была не виновата в том, что я ее не любил. Чувствовать себя нелюбимой — хуже для девчонки нет. Это я знаю от своих сестер. Они могут прореветь целую ночь, если объект их притязаний не обращает на них внимания. Могут даже возникнуть мысли о самоубийстве — вот как!
Так что поцелуями под акациями я занимался исключительно и только из человеколюбия и любви к ближнему.
О том, что чувствовал я себя полным идиотом, даже и говорить нечего.
Одним глазом я то и дело косился в сторону других деревьев, чтоб не упустить момент, когда там уже закончат обниматься. Чуть только Гарри или Флориан прекращали свои брачные танцы, я с облегчением отодвигался от Солянки.
Положеньице было поганое — но я терпел. Самое мерзопакостное началось, когда Гарри и Флориан — опять-таки по совершенно непонятным для меня причинам — в пух и прах разругались с Анеттой и Марион.
Между ними все было «кончено». Марион и Анетта стали гулять с Густлом и Оливером, а Гарри и Флориана больше не удостаивали ни словом, ни взглядом. Ну, разве что иногда шипели им «идиоты», а Гарри или Флориан цедили в ответ «коровы».
Когда я заметил, что романы моих друзей дышат на ладан, я возликовал. Но ликование продолжалось недолго, потому что после заключительной ударной ссоры Солянка встретилась со мной в кондитерской и заявила с затуманенным взором: