* * *
– Работа над спектаклем по повести Дмитрия Фурманова «Мятеж» началась с того, что мы с соавтором и другом Иваном Менджерицким уехали в Киев и там засели за письменный стол, – вспоминает постановщик спектакля, актер и режиссер, народный артист России Всеволод Шиловский. – Сложность заключалась в том, что нужно было писать под конкретных артистов. А в то время во МХАТе готовился спектакль по пьесе Александра Гельмана «Обратная связь». И Олег Ефремов уже распределил артистов в основном туда.
Я же понимал, что спектакль на революционную тему могут вытянуть именно актеры. Причем те, которых я хорошо знал и в которых был уверен. Мои друзья – Юрий Пузырев, Владимир Кашпур, Виктор Петров, Виктор Новосельский.
А вот самого Фурманова не было. Так получилось, что артист, на которого я рассчитывал, не смог участвовать в этой постановке. Я начал лихорадочно искать – и среди мхатовцев, и среди артистов других театров. Но безуспешно.
И вдруг тогдашний замдиректора МХАТа Леонид Иосифович Эрман говорит мне:
– Всеволод Николаевич! Вы знаете, есть один артист, причем свободный. Не работает сейчас нигде, не надо переманивать, – это Юрий Богатырев. Мне кажется, что он вам подойдет.
Я не был знаком с Богатыревым и совершенно не представлял себе его даже внешне. Так случилось, что еще не видел фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». Леонид Иосифович взялся нас познакомить.
И вот раздается звонок.
– Всеволод Николаевич? Это Юра Богатырев.
– Юра! Как ваше отчество?
– Георгиевич.
– Юрий Георгиевич! Где мы с вами можем встретиться?
– Я живу недалеко от МХАТа, на Манежной улице. Вы можете ко мне подъехать?
И я пришел к нему. Встретил меня очаровательный светловолосый худощавый молодой человек, ввел меня в комнату-пенал, увешанную удивительными картинами. Я словно попал в другой мир…
И начался долгий разговор.
– Юрий Георгиевич! Присядьте! Сейчас я произнесу монолог, а дальше вы уж решайте сами…
И я произнес речь – нарисовал ему то, что совершенно не относилось к фурмановскому «Мятежу», а относилось ко мне и к моей жизни. Я поделился своими соображениями по поводу тех событий. Потому что просто «в лоб» ставить Фурманова казалось мне тогда чудовищным и безнравственным. Я знал тогда уже подоплеку истории этого мятежа. Там ведь большевиками было расстреляно пять тысяч человек – не виноватых ни в чем. Просто они сражались за советскую власть в Семиречье, и вдруг их вызывают на польский фронт. Они отказались: «Почему нас? Там своих нет?»
Я очень хорошо изучил материал, разговаривал со специалистами, очевидцами событий. Дело ведь не в комиссаре, а в стоимости человеческой жизни. Тенденция там была страшная. Девяносто процентов людей должны погибнуть во имя революции, а десять – получить достойную жизнь. Жизнь не стоила ни копейки…