— Это мы и так знали, — буркнула Лера.
Она в это время старательно переписывала на листок «невидимое» содержимое блокнота. Затем вместе с Александром они просмотрели, что получилось. А получился короткий список — десять имен и фамилий.
— И зачем их прятать? — недоуменно спросила Лера. — Что в этих волшебниках особенного?
— С чего ты взяла, что они волшебники?
— По крайней мере, один из них точно. Я его знаю. Это мой сосед.
* * *
Когда приехал Виталий Евгеньевич, Матвей уже спал. Он насколько утомился, выслушивая собственные мысли по телевизору, что чуть не свалился прямо в гостиной, но всё-таки сумел дотащить себя до спальни. Ему снилось, что он нашел Александра и уже вовсю восстанавливает справедливость, когда плечо что-то больно ужалило.
Яд! — в ужасе вскинулся Матвей, просыпаясь. Он успел откатиться в сторону прежде, чем Александр нажал на поршень. Матвей забился в угол и, тяжело дыша, уставился на мужчину со шприцем в руке.
— Матвей, я требую, чтобы ты позволил доктору… — послышался голос матери, но Матвей не дал себя обмануть.
Никакого доктора не было и в помине. Зато был Александр, вселенское зло и принцип равновесия. И с этим надо было что-то делать. Матвей напрягся, зашевелил губами, и с пальцев его сорвалась молния, нацеленная на замаскировавшегося под доктора врага.
Попала молния удачно. Враг выронил шприц, заверещал подстреленным зайцем и выскочил из спальни. Матвей не успел возрадоваться и броситься в погоню, дабы покончить с врагом раз и навсегда, как подлетела мать и отвесила ему пощечину. А у неё всегда была тяжелая рука. Щеку словно обожгло. Голова Матвея мотнулась в сторону и загудела. Мысли, словно муть, всплыли на поверхность.
— За что? — прохрипел он растерянно, прижимая ладонь к садящей щеке. — Мама! За что?
— Какой позор! — отчеканила мать, сверля Матвея грозным взглядом. — И это мой сын? Это плоть от моей плоти? Я не желаю такого! Немедленно извинись перед Виталием Евгеньевичем!
Матвей весь сжался, скукожился, но делать требуемое отказался. Он бы еще заскулил, как побитая собака, но в горле пересохло.
— Я требую уважения в своем доме!
Каждое слово хлестало розгами, било по нервам. Ясность мышления тонула в чувстве вины и собственного несовершенства; где-то там, в самой глубине, тлело робкое удивление, что мать не видит зла. Почему? Неужели она слепа? Неужели только Матвею дано «зрение»? Он — избранный. Борец со злом, творец справедливости. Он — рука богов, глашатай их воли.
Или мать все-таки притворяется? Видит, но закрывает глаза, не желает сопротивляться, бороться, искоренять? Или она — боги, не допусти! — со злом заодно? Как и намекал Михаил? Последняя мысль была столь ужасной, что Матвей зажмурил глаза, замотал головой и замычал протестующе.