Импрессионисты и XX век (Волкова) - страница 14
Они все были индивидуалистичны настолько, что не могли друг с другом находиться ни в каком взаимодействии: кто-то кого-то убьет, кто-то кому-то отрежет ухо… Они были совершенно отдельны, каждый сам по себе. Сезанн – единственный, кто никакого отношения к зрителю не имел. Когда-то один очень умный человек сказал: «Никогда никому не рассказывайте о Сезанне, обязательно наврете». Сезанн – художник для художников. Он – евангелист, XX век открывается Евангелием от Сезанна.
А Поль Гоген – художник для людей. Между прочим, Россия была первой страной в мире, которая после смерти Гогена устроила выставку его работ. Первая выставка Гогена состоялась в России, в особняке Щукина, который был большим его почитателем. Удивительная история: именно в России, которая не покупает Гогена, а просто сметает его. Пикассо смели, кубизм смели, импрессионизм смели, Сезанна смели. А кто его скупал? Не кто-нибудь, а купцы-староверы, дети староверов. Все коллекционеры России, начиная от Третьякова, являлись детьми староверов. Особенно выделялись Рябушинские, которые платили баснословные деньги. Их было трое братьев, и каждый имел немыслимое состояние и собственную коллекцию. Один из них занимался только иконами и реставрацией, так что Россия создала первую школу реставрации. И эта реставрационная школа имеет мировое значение. Еще один из братьев занимался русским авангардом, а другой – французским авангардом.
Поль Гоген играет на фисгармонии в студии Альфонса Мухи на улице Гранд Шомьер. Фотография Альфонса Мухи. 1895
С чем связан этот феномен, интерес староверов к искусству, меценатство, страсть к коллекционированию? Им всегда были присущи идеи накопительства. Копить ценности – это большая добродетель. И вот, когда к концу XIX века Россия стала выходить в мировые лидеры, оказалось, что у нас много купцов, а у купцов много денег, которые хлынули в промышленность после отмены крепостного права. Купцы хотели, чтобы их дети стали меценатами. Станиславский, происходивший из тех же старообрядцев, до конца жизни занимался своей фабрикой, пока большевики ее не отобрали. Он сам занимался делами, потому что ему нужны были деньги.
Рябушинские первые, вместе со Щукиным, оценили Гогена. Они стали издавать журнал «Золотое руно» – лучший в Москве журнал. Золотое руно – это высшая ценность, которая только есть, она есть и в культуре. Они печатали билибинские книжки – настоящее золото!
Практически весь Гоген находится у нас в Музее изобразительных искусств имени Пушкина и в Эрмитаже. Но все, что есть в Эрмитаже и Музее изобразительных искусств, начиная от импрессионистов и кончая XX веком, Пикассо и кубизмом, – все это было собрано пятью или шестью людьми, которые имели своих агентов, сами ездили, лично знакомились с Пикассо с Матиссом, приглашали последнего в Москву. Матисс расписывал их особняки. И они создали огромный музей. Он находился на Кропоткинской и назывался Музеем западного искусства. И вот однажды сталинский человек по фамилии Герасимов решил, что ему нужен этот особняк. Что он сделал? Он решил, что пригласит в этот музей главного «эксперта» по искусству – Ворошилова. И сказал ему: «А были ли вы в одном московском музее? Вы человек умный, большой эксперт, специалист очень серьезный. Не посмотрите ли вы его со мной?» Ворошилов, если и был экспертом, то только по одному знакомому художнику, рисовавшему рабочих и колхозниц. Но ему, человеку простому, было приятно слышать льстивые речи, и он согласился. А когда пришел в музей, то его сразу встретили картины Пикассо и другие работы в том же духе. Ворошилов оторопел от увиденного, и тогда Герасимов ему сказал: «Как вы думаете, нашему народу такое искусство нужно?» Разумеется, тот замотал головой: «Нет, не нужно!» И в течение нескольких дней из особняка все вывезли. Но Герасимов всю коллекцию разделил. Половину отправил в запасники Музея изобразительных искусств, а другую половину – в запасники Эрмитажа. И сказал: «Все! Больше вместе они не будет никогда. Пока это показывать нельзя!» И мы сами не знали, что у нас есть, а нас оказались лучшие картины Гогена.