– Нет, дон Юлий, она разбилась, – повторил он. – Никто не смог бы выжить, упав с такой высоты!
– Она могла выжить, если упала на мусорную кучу, – произнес за его спиной голос с кастильским акцентом. В дверях стоял испанский священник. – Чудо, возможно, но чудо, которое скрыли от нас эти лживые крумловцы!
Высохший, как щепка, иезуит приблизился к кровати. Его сутана была помята и заляпана грязью, а вид у него был усталый и сердитый.
– А вы кто будете? – грубо спросил он ботаника. – Что вам нужно от моего подопечного, королевского сына?
– Я – Якоб Хорчицкий де Тенепек, врач короля, – ответил тот. – И могу спросить вас о том же – вы, кажется, заблудились. Монастырь иезуитов ниже по дороге. В Старом городе.
– А откуда вы узнали, что я иезуит? – огрызнулся Карлос-Фелипе.
– Я провел детство, выскребая миски и таская воду для братства, – ответил Якоб. – Есть у иезуитов определенная аура, которую не скоро забудешь.
Двое мужчин принялись настороженно оглядывать друг друга.
Сделав над собой усилие, дон Юлий поднялся на ноги.
– Я брошу в темницу ее отца, цирюльника, и буду держать его там до тех пор, пока она не придет ко мне!
– Бросите в темницу цирюльника? – повернулся к нему доктор. – И по какому же обвинению?
Лицо бастарда сморщилось – он изо всех сил старался придумать причину.
И тут священник совершил величайший из грехов.
– За то, что он скрывает правду от Габсбургов! – провозгласил он холодным, резким голосом. – Это явная измена. Весь этот проклятый город соучаствует в измене!
Потрясенный услышанным, Якоб уставился на иезуита. Старик, облеченный духовным званием, обрекал невинную девушку на смерть! Как такое возможно?
В ответ испанец посмотрел на него с откровенным вызовом, зло и надменно поджав тонкие губы. Нет, этот человек – не друг Чески-Крумлова или Богемии, понял Хорчицкий.
– Измена! – подхватил дон Юлий. – Да, я – властитель Чески-Крумлова по приказу короля и могу делать все, что пожелаю, с этой жалкой деревней и ее людишками. Они – мои подданные.
Безумный принц выпятил подбородок, оскалившись в маниакальной гримасе.
– Она любит своего отца. Она вернется ко мне! – торжествующе продолжал он, потирая грязные руки. – Я… я велю сшить для нее ночную рубашку с отделкой из медвежьей шкуры, чтобы сорвать потом с ее тела и уничтожить ее власть надо мной. Я буду насиловать ее, пока…
– Довольно, дон Юлий, – внезапно побледнев, оборвал его священник. – Вы уже забыли, что скорбите и раскаиваетесь? Господь сотворил чудо…
– Заткнись, жалкий старик!
Карлос-Фелипе замер в ужасе.
Молодой человек, еще недавно ползавший по полу часовни, проклинавший свой грех, выражавший глубокое раскаяние и заявлявший о своей любви к девушке, теперь смотрел на иезуита глазами, в которых полыхал безжалостный огонь шальной жестокости.