Джонатан почувствовал, как при этом воспоминании по спине пробежала волнующая дрожь.
Воображение вернуло его в те минуты, и ему показалось, он вновь ощущает ее тепло и ласковое прикосновение пышных волос к своей щеке.
Ему стало не по себе, душу охватило нечто похожее на чувства, давно, казалось бы, умершие и похороненные. Он не мог отвести взгляд от нагой женщины, догадываясь, что малейшее колебание воздуха способно прервать ее сон.
Пена на воде медленно рассеивалась. Вот показался плоский живот и узкая талия, слева у пупка темнела очаровательная родинка величиной с горошину. Джонатан не мог сдвинуться с места, настолько великолепной, завораживающей и пугающей казалась ему ситуация. С замиранием сердца он понял вдруг, что взволнован не воспоминаниями, а реальностью...
Ее губы, нежно-розовые, без помады, были приоткрыты, рука свисала с края ванны, совершенно расслабленная.
Ему следовало поторопиться. Если бы женщина проснулась сейчас и увидела его, перепугалась бы до смерти. Джонатан осторожно двинулся к корзине и вздрогнул от неожиданно раздавшегося звука - в спальне захныкал ребенок. Надо же, будучи только что там, он даже не удосужился сделать несколько шагов к кроватке, чтобы убедиться, что она не пуста...
Плач усиливался, становился более громким и требовательным, беспощадно руша созданную вокруг сердца Джонатана защитную раковину, проникая в самую глубь. Он почувствовал себя жалким и беспомощным перед потоком нахлынувших на него переживаний и эмоций и не знал, куда спрятаться, где укрыться от них в своем собственном доме.
Делия Паркер вздохнула, потревоженная детскими рыданиями. И он, мгновенно отказавшись от затеи выудить из корзины одежду, выскочил прочь из особо опасной зоны. За спиной послышался плеск воды, и ему ясно представилось, как обнаженная красавица ступает на пол из пенной ванны.
Как давно его истерзанную душу не посещали подобные ощущения, как сильно отвык он от их сладкого привкуса.
- Нолли, милая моя, я уже иду! - крикнула она.
Ему почему-то хорошо запомнился ее голос.
Правда, вчера ночью он звучал напряженно, озлобленно, испуганно, дрожал и срывался, сегодня же ласкал слух мягкостью и был полон любви... Впрочем, на Нолли это не произвело ни малейшего воздействия.
Джонатан, борясь с внутренним протестом, вошел в спальню и приблизился к кроватке. Младенец являл собой в эту минуту олицетворение обиды и страдания: личико было наморщено, тельце содрогалось от безутешных рыданий, а ручки тянулись вверх. Ребенок хотел, чтобы его вытащили из надоевшей кроватки, утешили. С трудом одолев позыв выбежать из комнаты, Джонатан поднял малышку, прижал ее к плечу и привычным движением руки, забыть которое был не в состоянии, бережно похлопал по теплой спинке.