Это он, Сталинград, переломил войну, повернул ее вспять. Не на Москву, не к Волге, не к горам Кавказа двигалось чудище войны, а на Берлин. До него две тысячи верст, почти два года нам предстояло пробиваться туда. Но неотвратимость победного движения почувствовали после Сталинграда все.
Я решил: еду через Сталинград! По-другому нельзя. Не смогу воевать дальше, если не увижу этот город. Пусть в развалинах, пусть в земляночной беде, в голоде — холоде. Это же Сталинград, его нельзя миновать. Город победный, он навсегда возвысился над войной и над будущим вечным миром. Только через Сталинград!
…Соображаю, почему воевавших солдат и сержантов посылают «вверх по карте». Бывалых сразу отличишь от «зеленых» тонкошеих, в необмятом обмундировании. У фронтовика скромно-опрятный, подтянутый вид. Без морщинок затянута под ремнем шинель, сапоги в заплатах, но надраены, взгляд смелый, спокойный, как у людей, повидавших такое, о чем они сейчас смогут как в сказке сказать, а после войны, если выживут да обстоятельства не худо сложатся, — и пером описать.
До поезда времени с избытком. Хорошо бы сапоги подремонтировать. Перехожу пути. Дорогу преграждает теплушечный эшелон — закрытые красные вагончики. Он приостанавливается, но тут же поспешно дергается и идет дальше.
— Юр-а-а-а-а!.. — женский или девичий крик из вагона. — Юр-ка-а-а! — И снова отчаянное: — Юр-а-а-а!
Меня? Меня! С грохотом проскакивают «телячьи» вагоны мимо, мимо; ш-шах-шах~шах! Двери задвинуты, в окошечках — то ли нет лиц, то ли скорость смывает изображение. Кто меня звал? Кому из знавших меня когда-то потребовалась моя помощь?
Никогда не узнаю этого. Поезд идет в тыл, двери закрыты, на тормозной площадке — часовой, как в военном эшелоне… Одна из загадок войны, пожалуй, не самая печальная, может быть, обещание чуда, которого я ждал тогда, в 19 лет, и отчего-то не перестаю ждать и теперь.
Прости, милая Мария, я об Ире, а не о тебе подумал, услышав крик из безлюдного эшелона. Второе, уже осознанное чувство: она в эвакуации. А если не уехала в безопасный тыл и осталась в Ленинске, вынесла муки оккупации, была в подполье? В такое время Ира не стала бы отсиживаться за закрытыми ставнями… А может быть, это чужой голос, девушка приняла меня за другого Юру — все мы одеты в серые шинели, всех нас горбят вещевые мешки, все отчаянно молоды и оттого стараются казаться солидней: задирают еще не бритые подбородки, высоко несут коротко стриженные головы, ходят «солидной» развальцей.
Я становлюсь в очередь к продовольственному пункту: они в войну покрыли тыловые и прифронтовые города, поселки, станции. Воинские кассы, военный комендант, продпункт — ни одно учреждение не минуешь.