Возможно, таким здесь был ритуал приветствия?
Мы же, в свою очередь, смогли убедиться, что перед нами не призрак. Старик был материален, а тычки его палицы довольно чувствительными.
Удовлетворившись произведенным опытом, Страж отошел на безопасное расстояние и залопотал некую бессмыслицу на непонятном каркающем языке.
И вдруг, о чудо!
Татьяна ответила ему. И он ее понял.
Оглядел девушку более внимательно и снова залопотал, теперь уже обращаясь к ней одной. Они обменялись несколькими фразами, после чего старик оставил нас и не спеша отправился обратно к лестнице.
Мы хотели последовать за ним, но Татьяна нас остановила.
— Он просил, чтобы мы ждали здесь.
— О чем вы базарили? — спросил Федя.
— И на каком языке? — поинтересовался я.
— Это — древний, мертвый язык, — объяснила девушка. Похоже, она немного отошла от пережитого стресса и сейчас, пообщавшись со стариком, выглядела повеселевшей. — Смесь санскрита с древнеиранским…
— Ну, ты, подруга, и даешь! — восхитился то ли Игорь, то ли Вася. Я никак не мог запомнить, кто из них кто?
— Где ты его выучила?
— Я ведь ученый — историк. Иногда приходится изучать многое, не зная, пригодится оно в жизни или нет…
— Наверное, ужас, как сложно… — по-своему отреагировала Рыжая.
— И что сказал старик? — снова повернул разговор в прозаичное русло Федор.
— Интересовался, кто мы такие и откуда?
— Кому, как не ему об этом знать… — возмутился я.
Кроме меня и Татьяны никто раньше Сторожа не видел, а потому замечание осталось не понятым.
— Надеюсь, ты намекнула, что мы жрать хотим?
— Не волнуйтесь, теперь, мне кажется, все будет хорошо…
Спокойствие Татьяны и ее, неизвестно откуда появившаяся уверенность в благополучном исходе, выглядели странными, но мы очень устали и проголодались, чтобы всерьез об этом задумываться. Оставили девушку в покое и, молча, наблюдали за поднимающимся по лестнице стариком, мысленно проклиная его за медлительность.
После того, как я прочитал свои записи, для меня начались трудные дни и долгие ночи. Каждая скупо начертанная строчка оживала новой картинкой воспоминаний.
Воспоминания терзали меня, мучили, возрождая в изможденном мозгу все новые подробности, которые очень часто вместо желаемого ответа, вносили еще большую несуразицу, ставили новые вопросы, ответов на которые я отыскать не мог.
Мое добровольное затворничество в четырех стенах не давало возможности отвлечься, развеяться, и тяжесть воспоминаний захлестнула меня целиком, доводя до полного отупения.
Нередко, находясь на грани нервного срыва, я доставал из холодильника заветную бутылку коньяка, однако, выпив рюмку, благоразумно прятал ее обратно и, укутавшись с головой в одеяло, пытался утонуть в забытье. Но если и удавалось забыться, то ненадолго.