— Но у тебя же не было выбора, госпожа! — воскликнула глубоко взволнованная Анна.
— Выбор всегда есть, — печально возразила Евпраксия. — Самоубийство — тоже грех, но если бы у меня хватило сил его совершить, я уберегла бы свою душу от более тяжких грехов. Но я, слабое создание, хотела жить… Единственное, что я смогла сделать в том аду, — это найти честного священника и покаяться ему. Но о моей исповеди узнал император. Рассвирепев, что я предаю огласке его грехи, он заточил меня в башню, и там я провела больше двух лет. Мне помогла бежать герцогиня Тосканская Матильда — союзница папы Урбана. Генрих давно боролся с римской курией и хотел, чтобы папа зависел от него так же, как константинопольский патриарх зависит от василевса. Недаром же германские короли присвоили себе титул римских императоров. В свое время папа Григорий VII с этим боролся и даже заставил Генриха каяться, стоять на снегу босым и с непокрытой головой перед папским замком Каносса. Ради сохранения власти Генрих пошел на такое унижение, но всегда оставался ярым врагом папства. И вот уже папа Урбан II, желая осудить императора, собрал в Пьяченце собор, на который съехались епископы из разных стран. В их присутствии я должна была изобличить нечестивца. Вначале мне было страшно, голос дрожал, колени подгибались. Но потом не знаю откуда взялись силы — может быть, Господь меня вдохновил, — мой голос окреп и громко зазвучал под сводами собора, речь стала складной и убедительной, словно кто-то другой, кто-то свыше говорил моими устами. Позже Катарина Фортини — дама, с которой мы подружились при дворе Матильды, — рассказала, что я напоминала в те минуты богиню мщения: бледная, с горящими глазами, с голосом, от которого шел мороз по коже. Это был первый случай на церковном соборе, когда женщина выступала свидетелем обвинения. Я отомстила Генриху за свою поруганную, изломанную жизнь. Но отомстила и себе, признав публично свой позор и унижение…
Евпраксия замолчала, склонив голову на стиснутые руки. Потрясенная слушательница не сводила с нее глаз. Наконец, снова найдя в себе силы говорить, императрица подняла свое изможденное, но все еще прекрасное лицо.
— Папа Урбан отпустил мне мои невольные грехи, и через несколько месяцев я уехала из Италии в Венгрию, а оттуда на Русь. Мирская жизнь была уже не для меня, я ушла в монастырь. Это была маленькая, одинокая обитель под Черниговом. Именно тогда по Киеву поползли слухи, что великая грешница Евпраксия умерла. Я вернулась в Киев лишь незадолго до смерти моей сестры Анны Всеволодовны и вот живу в Андреевском монастыре почти год. Жизнь моя уже на излете, ибо здоровье подорвано долгими муками. И сейчас я хочу лишь одного — успеть помочь тем чистым душам, которые только начинают жить. У меня нет своих детей, но для тебя, Аннушка, я сделаю все, что сделала бы для собственной дочери.