Моника была последней в роду гонконгских Чанов. Ее отец, известный в тамошнем деловом мире под прозвищем Король Чан, души не чаял в дочери, беззастенчиво баловал ее и был уверен, что однажды она возьмет в свои руки бразды правления империей Чан. Чтобы познакомить ее с миром за пределами Гонконга, он отправил Монику, которой тогда было двадцать лет, в Европу.
Лондон, несмотря на погоду, ее приятно удивил, Рим произвел впечатление. Но когда она добралась до Парижа, то была им покорена: его красотой, атмосферой и более всего – некоторыми его мужественными обитателями. Все надежды отца выдать ее замуж за одного из столпов гонконгского общества пошли прахом, когда она открыла для себя французов. Их очарование, элегантность, этот волнующий шлейф дорогого лось она после бритья – от всего этого она была без ума. Ее короткая поездка в Париж растянулась на шесть месяцев, и, когда она сошла с борта самолета в международном аэропорту Гонконга, ее багаж дополнял и же них, Жан-Люк Декарт, выпускник École Nationale d’Administration[62], которому прочили будущее во французской политике.
Эти отношения, как скоро заметил отец Моники, осложняла одна глобальная проблема: будущее Жан-Люка было связано с Парижем, будущее Моники – с Гонконгом. Последовало время нелегких испытаний – за романтическими встречами в Париже или Гонконге следовало возвращение к реальной жизни. Из этого ничего не могло выйти, и не вышло. Периоды разлуки становились все длиннее. Жан-Люк познакомился с кем-то в Париже, Моника встретила кого-то в Гонконге, и в итоге для обоих дело кончилось браком. Жан-Люк был теперь отцом троих детей, Моника же развелась и посвятила себя бизнесу. А позже она встретила Франсиса Ребуля, который приехал в Гонконг по де лам. Ее любовь к французам, дремавшая много лет, снова проявилась и расцвела, и вот теперь они оба ломали голову над тем, как проводить вместе побольше времени.
Моника, улыбаясь, подошла к Элене и Сэму:
– Как приятно видеть вас снова. И еще Франсис сказал, что вы будете нашими соседями. Это замечательно. Может быть, вам удастся оградить его от посягательств всех этих марсельских леди.
– Франсис, – сказала Элена, – ты покраснел.
– Я всегда краснею от жажды. Кому шампанского?
– Ну, даже не знаю, – сказал Сэм. – Разве мы уже допили китайское rosé?
Филипп позвонил, когда Элена с Сэмом уже ложились спать.
– Все улажено, – сообщил он, – вернемся туда через неделю. Джонсон сказал, его жена назвала это «отличной старой шуткой». – Последовала задумчивая пауза. – Объясни мне кое-что, Сэм. Вот ты лучше знаком с англичанами, чем я. Они все уверяют, что английский – язык международного общения, однако сами говорят на каком-то особенном наречии. Что значит «старая шутка»?