Бочаров решил так: идти вдоль берега на некотором расстоянии, с тем чтобы иметь достаточный обзор. И неделю, и другую шел его отряд в виду полуострова, и капитан начертил несколько листов будущей карты, оставаясь весьма довольным ясной погодой, дававшей возможность хорошего осмотра береговых земель. Однако к концу второй недели в одной из байдар обнаружилась течь. Пристали к берегу. Бочаров сам решил осмотреть байдару. Присел у борта, повел ладонью по скользкой, намокшей шкуре, и лицо его озаботилось. Под ладонью почувствовалась шероховатость. Бочаров наклонился низко, разглядел паутиной разбегающиеся трещины. И не захотел поверить. Еще раз ладонью приложился. Нет, шероховатость и трещины были. Он поднялся с колен и, хмурясь, велел вытащить байдару на берег, перевернуть днищем вверх. Ватажники обступили байдару и по команде выдернули на гальку, с осторожностью, чтобы не повредить шпангоуты, опрокинули набок, перевернули. Бочаров пядь за пядью внимательно оглядел днище; зло кулаком ударил себя по колену.
— Черт, — выругался капитан, — ах, черт возьми! Он распорядился вытащить все байдары на берег, и за три часа, ползая возле каждой на карачках, осмотрел до одной. Худшее, что можно было предположить, подтвердилось. Бочаров от досады сопнул коротким носом. «Вот ведь как получается, — подумал, — славно поход начали, и на тебе».
Байдары, на которых шел отряд, были старые, зайковской ватаги, и по весне, готовясь к походу, не доглядели, что шкуры на них изопрели и оттого не держали теперь воду.
Бочаров сел на гальку. Да не сел, а упал, взрыв каблуками широкие борозды. В голове стучало: до Кадьяка сотни миль, а байдары выдержат неделю хода. «Это уж как пить дать, — подумал, — неделю, не больше».
В случившемся он мог винить только себя, хотя вины его в том не было. Высохшие за зиму шкуры не выказывают прелого изъяна. Обнаруживается он после вымокания, и, будь Бочаров семи пядей во лбу, на Унолашке, перед походом, он никак не смог бы обнаружить порчи. Но от этого, однако, было не легче. «Вот так, — сам себе сказал Бочаров, — беда».
— У–у–у, — сквозь зубы промычал от досады.
Ватажники смотрели на него настороженно. И он, заметив эти взгляды, поднялся с гальки. Вытер руки о кафтан. Надо было что–то решать. И Бочаров распорядился ставить байдары на воду, разводить костры, готовить похлебку. Как быть дальше — не знал.
Ватажники — в большинстве люди новые на море, не каждый из них и понял, что озаботило капитана. Но все же тревога проникла в души. У костров не слышно было оживленных голосов, лица хмурились. К похлебке тянулись, помалкивая. Оглядывались с опаской. А что оглядываться–то? Море бескрайно уходило от берега к окоему, а за спиной неприветливый, темный берег, скальные лбы нависают над узкой прибойной полосой. Дальше горбятся сопки. Из–за вершин другие выглядывают — повыше, пострашнее. Неприветливо кричат над волнами чайки. Мужики нахохлились. А что ж? Нахохлишься. Это, как говорят: «И порадоваться бы, да три радости привалило: корова пала, изба сгорела да жена померла».