– Конечно, – согласилась Рейчел. – Но вы, мистер Аллейн, за свои расплатились сполна. Я видела Кассандру Саттон.
Джонатан на мгновение закрыл глаза, он выглядел больным.
– Пташка… Пташка рассказала и об этом, – проговорил он. – Но вы все равно не можете меня простить. Вы даже не знаете, что я сделал.
– Но я знаю, чем все закончилось! Я видела эту живую, здоровую девочку…
– Дочь убитой мной женщины. Дитя, оторванное от матери.
– У Кассандры Саттон есть и мать, и отец. Послушайте, что я вам скажу. У нее есть мать и отец, которые очень ее любят. Она умная, милая, и о ней хорошо заботятся. Она ничего не потеряла. Она счастлива, и вы этим вправе гордиться.
– Гордиться? – грустно усмехнулся Джонатан. – От того времени, от войны, не осталось ничего, чем я мог бы гордиться.
– Мне известно, как вы спасли Кассандру. Капитан Саттон сказал…
– Капитан Саттон ни о чем не знает. Его не было в той церкви. То, что там случилось, касается матери девочки. И вы не можете меня простить, потому что вам неизвестно, что там произошло.
– Тогда… расскажите, мистер Аллейн. Расскажите мне.
Джонатан устремил на нее долгий взгляд, и в какой-то момент ей показалось, что он так и не решится заговорить. «Он должен. Иного выхода нет». Неожиданно она поняла, что это последний шаг в долгом и мучительном восхождении. После этого дорога пойдет под уклон, и идти станет гораздо легче. «Пускай это свершится». Рейчел села на стул у кровати и наклонилась вперед, чтобы прикоснуться к его руке.
– Вы должны мне рассказать о том, что произошло в Бадахосе, – попросила она.
– В Бадахосе, – выдохнул Джонатан, словно сдаваясь на милость победителя, а потом снова закрыл глаза и заговорил.
Минуло три года после того, как он вернулся из Батгемптона. Элис исчезла, и его сердце было разбито. Эти три года он жил словно по инерции и сражался с молчаливой, угрюмой отрешенностью. После бегства английских войск из Коруньи французы опять наводнили отвоеванную ими Португалию, но в апреле 1809 года сэр Артур Уэлсли вернулся в Лисабон и начал военные действия, в результате которых французы снова были оттеснены к испанской границе. Джонатан и другие офицеры тратили немало сил, поддерживая дисциплину, потому что солдаты стали беспокойными и не желали подчиняться. После каждой битвы они превращались в агрессивных, жестоких животных. Джонатан заметил, что при этом их глаза становятся пустыми. Впрочем, он знал, что с ним происходит то же самое. В нем самом появилось что-то звериное. Уэлсли называл солдат отребьем и подонками. Он вешал их за малейшую провинность, но это не помогало. Джонатан солдатам своей роты нравился, так как понимал их злобу, их страх и то, что они переставали быть самими собой. Джонатан не осуждал их за то, что они вели себя как живодеры, когда война требовала, чтобы они превратились именно в живодеров.