Братик, конечно, никаких глупостей не делал. Понимал, как трудно матери. А я росла под песню «Бухгалтер, милый мой бухгалтер», которую часто включали в квартире над нами. На зависть другим девчонкам, играла с целым выводком разнообразных кукол Барби. Мне подарили принцессу в розовом платье и в фате. Потом преподнесли беременную женщину, мусульманку в хиджабе, древнюю египтянку, сержанта-астронавтку и даже инвалида в коляске.
Первые десять лет я смотрела бесконечную «Санта-Барбару» и жила исключительно в виртуальном мире. В семье же установились определённые ритуалы, без которых я себя не мыслила. Мы часто ездили на Южное кладбище, к могилам отца и деда. Сажали там чёрные бархатные петуньи – с вкраплениями белых, розовых и красных. К осени высаживали безвременники, потом хризантемы – тоже разные.
Получались дивные ковры, которыми любовались прохожие. Мы каждый раз придумывали новый узор – чтобы памятники выглядели ещё более привлекательно. Я не знала своих родственников живыми. Но мне казалось, что каменные их лица светлеют, когда рядом благоухает такая красота. Над цветами порхали бабочки, жужжали пчёлы. Я из кожи вот лезла, чтобы сделать мёртвым приятное. И. честное слово, иногда чувствовала, как кто-то гладит меня по голове.
Кроме того, мы ездили с дядей «на грязи» – на озеро Пеленкино. Там жили родственники его деда по отцу – Иван Грачёв был родом с Дона. На Кубань он попал лишь во время гражданской войны. На грязях мне не нравилось. Люди валялись в лужах, как свиньи. Потом обсыхали на солнышке и долго пахли какой-то дрянью. Грязь никому не помогала. Об её чудодейственных свойствах знали только с чужих слов. И всё-таки это было единственное место, где меня не ругали за испачканные руки и чумазую физиономию.
С тех пор, как помню себя, обожала директора нашего агентства Андрея Озирского. Это был красавец в дорогом костюме, позитивный и щедрый. Войдя в приёмную, он хватал меня под мышки, кружил, подкидывал к потолку, сажал к себе на колени. Я сразу тянулась ручонками к его лицу. Хотелось проверить, настоящие ли у него глаза. Такие они были огромные, ярко-зелёные, с длиннющими чёрными ресницами…
Раньше Озирский гладко брился, а потом отпустил элегантную щетину. Сказал, что хочет скрыть след от ожога на лице. Он вообще был весь изранен, ещё с кошкодёрских времён – когда работал вместе с моим отцом. Потому и взял мать в приёмную, хоть мог выбрать молодую «секретутку» без детей. И получала она в агентстве гораздо больше, чем полагалось по должности. Андрей оформлял это как премию. Знал, что милостыню Света не возьмёт.