Лита перестала петь и, чуть слышно перебирая струны гитары, ждала, что будет. Аверьяныч решил разыграть из себя интеллигентного человека. Сдерживая гнев, он обратился к Лите:
— Что ж ты не представишь мне своего нового знакомого?
Лита подняла брови:
— А стоит ли?
Степан поморщился, брезгливо взглянул на Аверьяныча:
— Ты, дядя, давай мотай отсюда.
Аверьяныч изобразил возмущение:
— На каком это основании?
Он покраснел от волнения.
— А у меня на то документ есть, — ответил Степан.
— Что за чушь?
— Не веришь? Пойдем, покажу. Только тебе одному.
Вдвоем вышли в коридор. Через минуту Аверьяныч вернулся, задыхаясь от бессильной ярости:
— Лита, он показал мне нож. А от угроз недалеко и до…
— Вполне возможно, — согласилась Лита.
— И ты говоришь об этом так равнодушно?
— А что ж мне? Рвать на себе волосы? Решайте вы свои дела сами.
— Но я не понимаю, как ты можешь. Ведь он настоящий бандит.
— Не больше, чем ты, — усмехнулась Лита.
После этого Аверьянычу оставалось только исчезнуть. И он исчез со словами:
— Если так — пеняй на себя.
После этого Аверьяныч больше не появлялся, зато Степан стал приходить каждый вечер.
Аграфена Ивановна предостерегала Литу:
— Ой, девка, допрыгаешься… В 1915 годе так же вот один ходил к своей знакомой, а потом взял и зарезал…
В ответ Лита только смеялась.
Через несколько дней ее уволили из детсада. Она показала мне запись в трудовой книжке: «Ввиду несоответствия занимаемой должности».
— Все время соответствовала, а тут на тебе — перестала.
— Тебя на работу Аверьяныч устраивал? — спросил Степан. — Тогда все понятно.
— Я не безрукая — не пропаду.
И действительно, Лита не пропала. Только сметаны, сахара и батонов не стало. Степан приносил ей обыкновенный серый хлеб и картошку.
Я хожу в городской сад. Удивительное это дело — тишина и книги. Рука не болит, но и не заживает. Лита упросила меня размотать бинт и показать ей рану.
— А здорово тебя полоснуло. И говоришь, нисколько не больно?
— Почти.
— Удивительно. А чем лечат?
Я рассказал.
— У тебя есть риванол? Давай, я помажу.
Смазала рану риванолом, обмыла гной, аккуратно забинтовала руку, причем я заметил, что эта возня доставляет ей удовольствие.
Наконец наступила настоящая весна. День и ночь на улице журчат ручьи. Лед на нашем окне растаял окончательно, и мы увидели небо. Голубое небо. И березу с высоким белым стволом и темными ветвями. Вольготное у нее житье: все у нее есть — солнце, и воздух, и влажная земля. Почки уже ожили — в них бьется пульс жизни.
Лита вместе с Аграфеной Ивановной соорудила себе легкое коричневое пальто: что-то там перешивали, укорачивали. Лита пришила большие блестящие пуговицы. Потом надела его и явилась ко мне: