— Подержите его, а я за «скорой».
Побежал в туберкулезный диспансер, где был телефон. Едва добудился сторожа. Из «скорой» мне сказали:
— Встречайте.
«Скорая» приехала быстро. Я подбегал к нашему дому, когда она обогнала меня и остановилась на углу улицы Никитина.
Через минуту Степана положили на носилки и увезли. Я даже не успел спросить, куда именно. На другой день мы с Литой обошли несколько больниц, пока нашли нужную. В приемном покое молодой врач полистал толстую книгу.
— Вы спрашиваете о том, которого привезли в десять тридцать? Степан Шумилов? Ножевое ранение в правый желудочек сердца.
— Может быть, и Шумилов. С улицы Черепичной…
— Совершенно правильно. Документов при нем не обнаружили, но в кармане нашли заявление в военкомат. Он просился в училище…
— Что с ним? — спросила Лита.
— Он умер. В два десять, сегодня.
— Не может быть, — сказала Лита.
Я взял ее под руку.
— Как это? Сейчас уточним, — сказал врач оскорбленно и взял телефонную трубку.
С кем-то поговорил, затем опять обратился к нам:
— Можете взглянуть.
Пришла женщина в коричневом халате и повела нас по деревянному тротуарчику в глубь двора, к белой часовне. По обе стороны тротуара росли цветы, они пахли удушливо-сладко, и вокруг них вились пчелы. Женщина отперла большой висячий замок и отворила железную дверь.
Мы вошли в часовню и сразу почувствовали холод. Казалось, он исходит от каменных плит пола. На высоких столах, обитых цинком, лежали два обнаженных тела. Слева — девочка лет десяти, с косичкой и бантиком, свешивающимися вниз. А справа Степан, с грудью, обмотанной бинтами. На руках татуировка. На одной кисти птица, на другой — самолет.
Женщина в коричневом халате вышла. Лита стояла и смотрела на Степана. Не знаю, сколько бы она стояла. Я взял ее за руку и вывел наружу. Навстречу нам шел тот же врач.
— Зайдите, пожалуйста. Надо кое-что выяснить.
Он записал мой адрес, расспросил о Степане.
Потом несколько раз меня вызывал следователь. Кто убил Степана, так и не узнали. Лита была убеждена, что это дело Аверьяныча…
Ночью мне приснился сон: ко мне пришел Лев Толстой и сел на край койки. Он был в серой широкой рубахе, подпоясанной веревочкой.
— Как же вы?.. — начал я и замялся, потому что неудобно же было сказать человеку: «Вы же умерли».
Но он понял, о чем я умалчиваю, чуть улыбнулся и сказал:
— А так…
— Скучно там?
— Ой, как скучно, вот и пришел узнать, как ты живешь, божий человек, Алексей.
— Хорошо живу.
— Значит, у тебя поживу.
— Живите, — согласился я. — Только как насчет карточек?
— Что за карточки?
— Хлебные и продуктовые.