— Да много ли мне надо?
Я протянул руку и пощупал его. В нем почти не было плоти. Сквозь него я смутно видел предметы.
И вдруг мне стало ужасно жалко его.
— Плачешь? — спросил он.
— Это так — сейчас пройдет.
— Мои книги читаешь?
— Читаю.
— Что ж ты не на фронте? Родину надо защищать.
— У меня глаз один не видит.
— Неправда.
Он достал из мешка автомат и протянул мне.
— Вот тебе.
Я вскочил с постели, прошелся с автоматом по нашей комнатенке, которая оказалась почему-то очень большой. Обоими глазами я видел одинаково хорошо. Острая радость наполнила мне грудь. Толстой стал рассеиваться. Усилием воли я старался удержать его, но бесполезно. Все растаяло в воздухе. Я что-то кричал ему, но он не слышал.
Теперь вечерами старики не читают про святых и чудотворные иконы. Георгий Иванович пребывает в пасмурном настроении. Он что-то не ладит с Аграфеной Ивановной. Видно, надоело ему целыми днями «мантулить» на нее. А на Захара Захаровича напала болезненная болтливость. Ко мне он больше не обращается — раза два я высказал ему все, что о нем думаю. Аграфене Ивановне его рассказы надоели. Поэтому он с нетерпением ждет прихода Литы, и едва она на порог, начинает рассказывать что-нибудь такое, чтобы раздразнить ее, вызвать на резкость.
Она не скрывает, что не имеет желания разговаривать с ним, но он этого будто не замечает.
— Лита, ты не спишь?
— Нет.
— У вас большая семья была?
— Отец, мама и я.
— Значит, ты единственная? Оно и видно. Изнеженная.
— С чего вы взяли, что я изнеженная?
— А нас в семье пятеро братьев выросло. И жили мы первоначально все вместе на заимке. Заимка эта километрах в семидесяти от Кожевникова. Жили, горя не знали, но и работали, как звери. Восемь лошадей держали, мельницу водяную, коров голов пятнадцать, маслом торговали, махорку выращивали. Все у нас было: мяса любого вдоволь, самогонку гнали, только мне, дураку, на заимке не поглянулось. Кругом лес да комар. Скучно показалось, да и с братьями не поладил. Они без всякой меры хозяйством занимались. На покосе и дневали и ночевали, если дрова резали, тоже домой не заявлялись, так в балагане и пропадали, пока саженей сорок не поставят. Опять же торговали дровишками… И вбилась мне в голову дурацкая мысль — портняжеским ремеслом овладеть, чтобы независимо ни от кого свою копейку иметь. Глупый был, молодой. А того не думал, что в городе за каждый пустяк денежки выложи. С девкой в субботний вечер в Буфсад не пройдешься без этого самого. Добрая девка — не меньше рубля. А на заимке все свое, даже власть своя. Законов не знали. Дела, какие возникали, никого разбирать не приглашали — сами, как умели, управлялись. Как сейчас помню один случай, шибко смешной.