— Ты чего поднялся? — спрашивал Морячок.
— Где моя шапка?
— Ты с ней разговаривай. А я ни при чем…
— Не строй из себя дурочку. Идите вы все…
Сильно хлопнула дверь. Бекас ушел.
Зоя Маленькая спросила:
— Что с ним?
— Сбрындил, — ответил Морячок.
— Ну и скатертью дорога.
Потом, вероятно, Зоя Большая стала одеваться, потому что ее подруга спросила:
— Ты-то куда?
— А зачем я здесь?
— Никуда не ходи — ты пьяная.
— Ни в одном глазу.
— Зоенька, о чем же ты? Ну, не надо плакать. Ну, ушел, и черт с ним…
— Ну, вот и эта обиделась… Что мне только с вами делать? Ольга, твой не убежал?
— Нет еще, — ответила девушка, смеющимися глазами глядя на меня.
— Значит, спать будем. Дверь не запирай — может, Зоя вернется…
Морячок и Зоя Маленькая о чем-то шептались. Зоя крикнула нам:
— Скоро вы свет погасите?
— Скоро, — откликнулся я.
— Ольга, учти, на утро свечи не останется.
— Пей, — пододвинул я Ольге стакан.
— Нужно ли? — спросила она, испытующе смотря мне в глаза.
— Нужно.
Она с сомнением покачала головой. Взяла стакан, сделала глоток, задохнулась и отвернула лицо от меня. Я понял, что она действительно не может пить.
И тут я сделал глупость: взял свой стакан и молодцевато, не морщась, выпил его до дна. Через несколько минут я был уже дураком.
— Ты куришь? — спросила Ольга. — Сверни мне.
Я стал сворачивать цигарку, пальцы не слушались, табак сыпался на пол.
— Оля, зачем тебе?
Она не ответила, взяла из моих рук табак и бумагу, неумело слепила папиросу и закурила от свечи. И тут же закашлялась.
— Как вы можете?
Ее слова показались мне очень смешными. Я стал хохотать и не мог остановиться. В голове все вертелось: и свеча, и Ольга, и стол. Вошла Зоя Маленькая в белой нижней рубашке и дунула на свечу:
— Вот вам, если сами не понимаете.
Ушла и тут же включила на полную мощность репродуктор.
— У нас тоже, — стал я объяснять, — Аграфена Ивановна… Не может без радио… Мы сколько раз ей говорили… У нее муж слепой, а прежде на генералов шил… Мундиры и тому подобное. Она хочет его крысиным ядом… Ха, ха…
А музыка была чудесная, прямо выжимала из меня слезы. Играли скрипки что-то невыносимо печальное.
— Ты только послушай, — сказал я Ольге. — Это не музыка, а настоящее убийство… Из живого человека вырезают сердце…
Все, что я говорил, казалось мне чрезвычайно значительным и умным. Ольга, вероятно, была другого мнения, потому что сказала:
— Тебе надо лечь, ты устал.
Спорить я не стал. Она была хозяйкой, и ее надо было слушаться.
Сперва была полная темнота, потом прорезалось голубое окно.
— Как затемнение, — сказал я.
— Не надо об этом.