— Да, мама.
— И будешь посылать домой часть своего жалованья, чтобы я могла вносить деньги в строительную компанию для тебя?
— Да, мама.
— И каждый день будешь прочитывать по главе из Библии, которую я тебе дала, Мэт?
— Да, мама.
— И не забывай меня, Мэт.
Мэтью вдруг начал прерывисто и странно всхлипывать.
— Не хочу ехать, — ревел он, цепляясь за платье матери. — Вы меня отправляете бог знает куда, и я никогда оттуда не вернусь… На смерть меня посылаете! Не отпускай меня, мама!
— Ты должен ехать, Мэт, — прошептала миссис Броуди. — Он убил бы нас, если бы ты вернулся со мной обратно.
— У меня будет морская болезнь, — хныкал Мэт. — Я чувствую, она уже начинается. И я схвачу лихорадку в Индии. Ты знаешь, какой у меня слабый организм. Говорю тебе, мама, — эта поездка меня доконает.
— Перестань, сынок, — бормотала мать, — успокойся! Я буду молиться, чтобы Бог хранил тебя.
— Ну хорошо, мама, раз я должен ехать, так уходи, оставь меня, — причитал Мэт, — я не в силах больше терпеть! Незачем тебе сидеть тут и дразнить меня. Уходи, и пусть все будет кончено!
Мать встала и обняла его. Наконец в ней заговорили чувства простой женщины.
— Прощай, сынок, благослови тебя Господь, — сказала она тихо.
Когда она вышла из каюты в слезах, с трясущейся головой, Мэтью бессильно опустился на свою койку.
Миссис Броуди сошла по сходням и направилась к вокзалу на улице Королевы. Едва волоча ноги, брела она теперь мимо доков, по той же дороге, по которой недавно шла к пароходу так легко и весело; ее тело все больше и больше клонилось вперед, платье небрежно волочилось сзади, голова трогательно поникла на грудь. Душа ее была исполнена смиренной покорности. Она окончательно очнулась от своих грез и снова превратилась в беспомощную и несчастную жену Джемса Броуди.
В поезде по дороге домой она почувствовала, что устала, обессилена быстрой сменой переживаний, через которые прошла; ее одолела дремота, и она уснула. Тотчас же откуда-то из закоулков сонного мозга притаившиеся там видения вырвались на свободу и мучили ее. Кто-то швырял ее наземь, побивал камнями; со всех сторон надвигались серые квадратные каменные стены, все больше сдавливая ее. Рядом на земле лежали ее дети, их тела, страшные в своей изможденности и бессилии, казались трупами. И когда стены медленно стали надвигаться на них, она проснулась с громким криком, потонувшим в свистке паровоза. Поезд входил в предместье Ливенфорда. Она была дома.
На другое утро, часов в десять, миссис Броуди и Мэри были одни на кухне. Обычно в этот час они обсуждали хозяйственную программу на предстоящий день, после того как глава семьи, позавтракав, уходил из дому. Но в это утро они не строили планов уборки или починки, не совещались насчет того, что лучше приготовить на обед — тушеное мясо или котлеты, не обсуждали вопроса, требует ли утюжки серый костюм отца. Они сидели молча, чем-то удрученные; миссис Броуди уныло прихлебывала из чашки крепкий чай, Мэри безучастно глядела в окно.