Дарья могла бы долго говорить о бригадных делах и новостях, но Гусь перебил ее:
— Ты к кому ходила-то? Не к Шумилиным? Не знаешь, Сережка ушел на работу или нет?
— Не, я к Пахомовым бегала… Витька дак сряжался на покос, видела. А Сережка — не знаю. Танька-то у них вчерась в город уехала…
У Гуся похолодело в груди.
— В город? Зачем?
— В училище поступать. На медичку. Али не знал?
Гусь неопределенно пожал плечами.
— Забежала она к нам-то, — продолжала Дарья. — Вроде как со мной проститься… Ну, а я ей сказала, что ты в лес ушел. Она эдак схудоумилась и ничего больше не говорила… Уехала Танюшка, уехала!.. — вздохнула Дарья. — Нарядилась хорошенько и пошла с чемоданчиком на станцию…
Плохо скрытое сочувствие матери задело Гуся: что она может знать об их взаимоотношениях с Танькой? Он хотел сказать, что ему безразлично, уехала Танька или нет, но промолчал.
Гусь знал, что Танька колебалась: пойти в девятый класс и кончать десятилетку, а потом поступать в медицинский институт или сразу идти в училище. И не иначе она выбрала последнее потому, что он, Гусь, обидел ее тогда, в тот горький день, когда Аксенов убил Кайзера. Ведь после того дня они так и не встречались, ни словом не обмолвились друг с другом.
Чтобы не подать вида, что отъезд Таньки расстроил его, Гусь спросил:
— Толька-то Аксенов все еще в больнице?
— Да ведь в субботу разговор был, что неделю-то пролежит, не меньше. Али забыл?
Гусь ничего не ответил. На душе у него было пусто, уныло. Хотя он и не виделся с Танькой последнее время, но, пока она жила здесь, он знал: что бы ни случилось, но есть рядом человек, который всегда думает о нем, о Гусе, и который готов прийти на помощь в любую минуту — только скажи, только позови… А теперь?..
— Тебе-то ничего помочь не надо? — спросил Гусь у матери.
— Не надо. Сама управлюсь. Поди, поди, отдыхай!
Гусь тяжело поднялся, прошел к порогу, заглянул в кадку — воды мало.
— Да принесу я воды-то! — сказала Дарья.
Но Гусь молча взял ведра и отправился на колодец.
27
Заложив руки под голову, Гусь лежал на постельнике и смотрел в потолок.
«Значит, Танька все-таки уехала, — думал он. — Может, не поступит, тогда в девятый пойдет. Это бы лучше… Только нет, она поступит, училась хорошо… Вот узнаю у Сережки адрес — письмо напишу. Неужто не ответит? Должна ответить…»
Мысль перекинулась на Витьку: тоже ведь устал не меньше, а на работу ушел. Настырный! Он на ружье заработает. Запросто!
Теперь, когда компания Гуся распалась, а детские проказы и шалости не увлекали и не шли на ум, Гусь ощущал непривычную, тревожащую зыбкость своего положения. Будто в воздухе повис у всех на виду. И он понимал, что надо сделать какой-то решительный шаг, надо как-то определиться. Болтаться вот так, да еще в одиночку, когда все в работе, просто неловко. Сережка и тот ходит на покос! «А я разве не могу? — размышлял Гусь. — По аксеновским нарядам и дня бы не отработал, а теперь — пожалуйста! Сено-то загребать да носить копны — не велика премудрость… Вот если бы к комбайну поставили, помощником бы комбайнера — это да! Надо поговорить с Пахомовым. Может, устроит? К Ивану бы Прокатову…»