— И все-таки, — сказала она. Они вылезли из ложбины. — Должно быть, уже десятый час. Интересно, а где они?
— Ушли, наверно. Джоан, кажется, живет в Лентоне? Он освободился от лихорадочного возбуждения и остро воспринимал теперь ночь, испытывая к шороху листьев, к запахам земли и трав любовь, столь же сильную, как и к самой Полин. Он остановился и снова поцеловал ее долгим и нежным поцелуем.
— Ну вот, — сказала она с улыбкой, — и как это тебе не надоест?
— Никогда не надоест, — он сжимал в темноте ее руку. Они прошли Кольерс Пэд и вышли на ярко освещенное шоссе.
— Отец с матерью, наверно, в кино, сегодня ведь пятница, — сказала она. — Они, думаю, не скоро вернутся.
— Если твой отец дома, мы с ним, может, в воланы поиграем. Я все же надеюсь как-нибудь его одолеть.
— Никогда не одолеешь: он слишком долго практиковался.
Брайн согласился с ней: Тед Маллиндер был долго прикован к постели после аварии на шахте. Когда он возвращался из забоя, на него наехала вагонетка и сломала ему ногу. Словно акула, вцепилась в него острая боль, взметнулась к голове и взорвалась в мозгу, швырнув его в туманную страну черных провалов и снов, где его собственная боль перемешивалась с чужими страданиями, и очнувшись, он с ужасом убедился, что это его собственные страдания. Одна операция за другой, и теперь он превратился в несчастного, страдающего астмой калеку и единственное утешение находит в том, что стал непобедимым игроком в местной любительской команде игроков в воланы. По вечерам он чаще всего ковылял на костылях в пивную «Джон Ячменное Зерно», где, проглотив три пинты легкого пива, играл, когда до него доходила очередь. Хоть он и мог стоять на ногах, но предпочитал бросать волан, сидя на стуле, установленном у черты, потому что мастерство свое он приобрел в больнице, когда играл с кресла на колесиках. Он был широкоплечий, смуглый, насмешливый; веселый характер помогал ему сохранять вкус к жизни и старых друзей, а в борьбе с отчаянием его поддерживали жена и четыре дочери.
Сейчас Маллиндер сидел за столом, протянув к горящему камину искалеченную ногу, а его жена, высокая, смуглая, как цыганка, вошла в комнату с эмалированным чайником в руках и поставила его перед мужем. Вошли Полин с Брайном. «Вот жизнь, — подумал Брайн, — за ним ухаживают, как за королем. Конечно, завидовать тут нечему — кому охота быть хромым». Одиннадцатилетняя Морин, сидя по другую сторону камина, разглядывала какой-то «комикс».
— Привет, Брайн! — воскликнула она, едва он появился на пороге.
— Ну как, сдала на стипендию? — спросил он.